Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Так, словно круг сыра, была поделена Великая Империя. Трое сыновей и ближайшие родственники приняли власть. И выдержали, и осмыслили, и стали гибкими. И каждый из них был способен к борьбе. Борьба-то и началась. «Всё или ничего! Я или никто!»

Возненавидели друг друга властители, взялись за истребление. Все помыслы обратили к этому. Империя — после!

Чем меньше становилось властителей, тем сильней терзал их страх. Боялись друзей, следили за их руками, в которых мог внезапно появиться нож. Боялись собственных жён и детей. В каждой поданной чаше усматривали яд. В каждом синклитике подозревали заговорщика, в каждом приближённом — узурпатора. Боялись пышнотелых евнухов, стороной обходили бассейны, опасаясь быть в них утопленными. Боялись спать, боялись есть, боялись тех, кто улыбается, — страх сжигал душу.

И всё же изощрялись, находили способы умертвить удачливого соперника: брата, деверя, сына, жену. Содрогались варвары, узнавая о тех злодеяниях. В отличие от граждан Империи, они ещё способны были содрогаться. И у всех на уме был вопрос: «Кто? Кто встанет над Римом?» А когда род Великого был истреблён, узнали: «Встал Констанций II».

Встал новый император, и резня началась новая. Стонал древний Византий, холмы Константинополя обагрялись кровью.

— Ортодоксам [72] Ортодоксы — православные. смерть! Ортодоксам — погром!.. — кричали на улицах люди, закутанные в чёрные плащи, люди коварного, подозрительного Констанция. И мечами в форме креста убивали на улицах, убивали в домах, не давая подняться с постели, убивали в храмах, затащив несчастного ортодокса в ближайший тёмный угол.

Во имя Бога Отца! Не веруя в Сына Божьего Иешуа Назорея. Бог — превыше всего! Назаретянин же лишь иудей, плотник во плоти. Мы за Бога чистого, бескровного! А Христос — посредник!

— Смерть ортодоксам! Смерть никейцам!.. — кричали, убив, люди в чёрных плащах и бесследно скрывались во мгле.

Боялись префекты претория и магистры, боялись викарии и ректоры. Страдали колоны [73] Колон — земледелец, мелкий арендатор земли в Римской империи. и плебс. Всех, даже собственную тень, в чём-то подозревал Констанций.

Флавий Клавдий Юлиан. Племянник Константина Великого, двоюродный брат Констанция. Ссылка в провинции. Унижение из уст викария и заискивание ректора перед отпрыском благороднейшей фамилии... Так начался стремительный и лёгкий путь к верховной власти, путь человека, лишённого страсти первенства.

Его, случайно уцелевшего в междоусобице, призвал Констанций. Он не видел в нём соперника. И, разглядывая тень Юлиана, сказал император:

— Трудно в наше непростое время найти человека, достойного доверия. Нарекаю тебя кесарем. Отсылаю правителем. Тебе — Галлия и Британия.

Галлия. Провинция Рима. Юлиан кесарь.

Многочисленные конницы варваров в союзе племён франков, саксов и алеманов сокрушили оборону лимеса рейнского [74] Лимес рейнский — Адрианов лимес, система оборонительных сооружений, включающая деревянный палисад, ров, вал и башни. В годы правления императора Адриана Римская Империя переживает кризис — как следствие агрессивной политики предшественника Адриана, императора Траяна, поэтому Империя придерживается оборонительной стратегии и строит на границах с варварами несколько укреплённых линий. и вторглись в Империю. Они чувствовали себя хозяевами здесь. Варвары везде, где ступала их нога, чувствовали себя хозяевами. И не спешили делить захваченную землю. Они жадно глядели на юг. Глядели на большие города и богатые храмы, на искусных умельцев; они ласкали взглядами источавших благовония холёных ромеек. Они не терзались сомнениями: всё, что есть на свете, создано для варвара! Разрушить себе на утеху города, расхитить храмы, пресытиться благоухающей нежной ромейкой... «Ждут нас, мужей синеглазых, ромейки. И с нами, не девственницы уже, познают истинную любовь. За такую славу ненавидят нас ромеи. Но слабы. А мы возьмём! Ждите нас, девы, на берегу тёплого моря!»

И прорубались через Галлию франки и саксы, и прорубались через Галлию алеманы. Не спешили делить земель. Накормить лошадей хлебом, напоить молоком. И выше, выше меч завоевателя! И кровью и потом пахнет тело варвара. И пахнет оно вином...

Но пришёл к рейнским границам Юлиан, и побитое галльское войско собралось вокруг него. Славили ромеи юного кесаря. Присматривались издали алеманы, спрашивали: «Кто тот, что бегущих галлов остановил? Кто тот, что так молод и с диадемой в кудрях подобен женщине? Юлиан? Нет, не знаем такого!».

И под Аргенторатом [75] Аргенторат — современный Страсбург (Франция). дан был варварам бой...

есь голубой Мидгард обошли светлоликие златокудрые воины. Из конца в конец обошли просторы и вернулись домой. И застали в священной роще своей безобразную старуху.

— Что ты делаешь здесь, подлая? — воскликнули карлы [76] Карлы — воины. .

Но не шевельнулась на их окрики старуха, сидела посреди рощи. Как будто омертвела она — была страшна, бледна, недвижна.

Изумились воины, вгляделись в её лицо.

— Это же Вёльва! — узнал один. — Вёльва к нам пришла!

Засуетились все, принялись угождать старухе, винились, руку прикладывали к сердцу:

— Прости, Вёльва! Прости, Мать, не узнали тебя. Чтём, бережём священную рощу.

Открыла глаза старуха. Не выцветшие совсем глаза, молодые — будто так и просидела она всю жизнь с сомкнутыми веками.

— Да, сыны. Верно сказали. Я Вёльва! Пробудил меня Один.

Волновались карлы:

— Богаты мы, Мать, вернулись. Бери от нас, что нужно тебе.

И разложили они перед старухой золото, дорогие одежды и снедь.

— Хлеб, пожалуй, возьму, карлы, — выбрала Вёльва. — Всё остальное — дрянь недостойная.

Тогда гору хлебов навалили перед ней карлы. И каждый норовил свой хлеб ближе к её ногам пододвинуть. Ткнула Вёльва пальцем в грудь самому молодому. Палец крючком, длинен ноготь...

— Вот ты, юноша, сын пастуха. Как имя твоё?

— Байт.

— От твоего, Гапт, хлеба возьму, — отломила кусочек старуха, маленький совсем кусочек, а насыщалась до вечера им. — Много ли нужно мне?

С приходом темноты разожгли костры, собрались вокруг Вёльвы.

— Просим: скажи пророчество, Мать.

— Что ж, сыны, скажу! — и вновь Гапта ткнула в грудь. — Вот ты, юноша, сын пастуха, ко мне подойди. Левой рукой буду твои кудри расчёсывать, правой — хлеб щипать. Жевать пустыми дёснами буду, а между делом разговор поведу.

Вынула она гребень из серого рукава, из неприметной складки.

— Гребень не простой у меня. Кого расчешу им, от того великий род начнётся, много имён, много славных дел. Садись-ка подле меня, юноша Гапт. Не расчёсан ты. Садись, красавчик, помогу тебе да на лицо твоё полюбуюсь.