Сергей Зайцев - Побеждая — оглянись

Здесь возликовали готы, закричали с передних судов:

— Смотрите, карлы! И впереди пожарище! Кто жжёт? Ульрих или Гиттоф?

— Медленно плывём, — сокрушённо вздохнули кёнинги.

Гуннимунд велел:

— Подстегните рабов! А то не догнать нам вризилика... Вёсла на воду!

Навалились на вёсла, вспенили медленные волны. Острогрудые ладьи резали речную гладь, воды разваливали на две стороны. И плескалась вода под вёслами, и шипела вода у рулей кормчих. Почти бежали по берегу облегчённые рабы.

Заметили готы, что прислушивается Гуннимунд, голову склонил, но сквозь плеск воды и скрип уключин не может расслышать. Заметили, что стал кёнинг пристальней всматриваться вперёд. Руку поднял... Замерли вёсла.

И тогда все услышали впереди себя грозный звон мечей. От того у многих похолодела кровь. Там, впереди, возле непонятных пожарищ, которым сначала так обрадовались, отважные готские всадники уже схватились с неведомой антской силой. Ульрих или Гиттоф?

— Что за огни?..

Изумились готы... Воды Данна были покрыты сотнями горящих плотов. Поворачиваясь, ударяясь краями друг о друга, они медленно приближались к готским ладьям, испускали едкий смолистый дым и шипели головнями.

В стороне с неослабевающей силой шумела битва.

— Сгорим, Гуннимунд! — закричали готы.

Ладьи остановились, сбились в кучу. С борта на борт можно было переступить. Из плотной завесы дыма на готов посыпались слепые стрелы. Многие из стрел оказались подожжены. Всё ближе подплывали чадящие плоты. Тогда готы укрыли борта крайних судов мокрыми овчинами и железными щитами, встали с копьями и вёслами в руках, приготовились отразить натиск огня.

Рабы на берегу, пользуясь неразберихой, бросили верёвки и лямки и скрылись в клубах дыма.

И всё же пожары на кораблях начались. Закрываясь от жара плащами, готы черпали из реки воду, пытались залить огонь. Накалялось и жгло железо кольчуг. Многие обожжённые не выдерживали и бросались в Данп. И тогда тяжесть доспехов уже не позволяла им всплыть. По-над самой водой летели пущенные наугад злые стрелы. Рассчитав их полёт, готы знали, куда ответить. И тоже, почти наугад, стреляли.

Частью плоты проплыли уже мимо, частью — загасли. От того рассеялось дымное облако и ушло вниз, за плотами. Лишь только местами дым стелился над водой, лишь в камыше и осоке оставил свои рваные клочья.

Тут и понял Гуннимунд-сын, что не всё ещё кончено, что только начинается схватка с врагом. И малые кёнинги поняли это. Увидели готы: широко захватывая воду вёслами, поблескивая мокрыми высокими бортами, шли на них бесчисленные антские скедии-ладьи. На их бортах уже теснились кольчужники, готовились к первому удару, поднимали тяжёлые копья бородатые воины. Они, глядя готам в глаза, глядя на их обгоревшие суда и вёсла, улыбались. Возбуждённо блестели под шлемами глаза, блестели, открытые в улыбках, белые зубы. У многих же лица были скрыты глухими масками из шкур.

Взмутились, забурлили воды Данпа. Готские суда, готовясь к встрече, развернулись широкой дугой, и гребцы налегли на вёсла. Воины доставали топоры на длинных рукоятях и крючья, прятались от стрел за щитами.

Готские лучники стреляли лежа. Их стрелы взлетали высоко в небо и ливнем обрушивались на ладьи антов. Многие, выглядывая из-за щита, стреляли прицельно.

Вот сблизились. Метнули копья. Они, тяжёлые, много вреда принесли и тем и другим. Убитые осели на днища.

На полном ходу столкнулись ладьи. Вёсла, цепляясь друг за друга, обламывались; трещали повреждённые борта. Через проломленную обшивку врывалась вода. Готы и анты с топорами и мечами кинулись друг на друга. Многие сразу упали в воду, многие были раздавлены, смяты притёршимися крепкими бортами. Железные крючья впивались в дерево и не давали более недругам разойтись. Сцепленные суда кружились, звенели железом, плыли, никем не управляемые, вниз по течению. Некоторые, не потушенные до конца, разгорались вновь и пылали всё ярче. И некому было противостоять огню, некому было черпать воду. Схватившись насмерть, люди метались среди огня. И те и другие, славные воины, ни в чём друг другу не уступали. Удачными ударами прорубали панцири, удачным натиском сталкивали в огонь, скидывали в воду.

Но всё прибывали антские ладьи. Стремительно и ловко скользили между ними долблёные челны.

Усомнившись в успехе корабельной битвы, крикнул Гуннимунд:

— Вёсла на воду! Отходим к берегу. Там бросим ладьи...

По близкому берегу, возбуждённые видом и шумом сражения, носились готские кони. Люди Гуннимунда, ослабевшие, израненные, обожжённые, под прикрытием доблестных кёнингов сумели пробиться через плотное кольцо антских челнов и ступили на берег. Лучшие из готов продолжали битву на оставленных судах. Даже теряя оружие, они не желали спастись бегством, они хватали за плечи грозного анта и увлекали его за борт, где в глубине тонули вместе... Многие, многие славные сложили здесь свои головы! Все готские ладьи были потоплены или сожжены. Вместе с ними были потоплены или сожжены и тела лучших из кёнингов. И были изрублены и залиты кровью высокие борта судов антских.

Свыше шестисот всадников вместе с Гуннимундом ушли в леса. Там они наткнулись на остатки сотни Ульриха. Сам Ульрих-кёнинг был тяжело ранен в грудь, не спасла его кольчуга. Был бледен Ульрих и, часто кашляя, сплёвывал кровь.

— Порезали лёгкое! — сокрушались готы. — Выживет ли?

— Выживет!.. — отгоняли сомнения другие и, забив коня, поили кёнинга тёплой кровью; и мнилось им, что оттого было лучше Ульриху.

— С кем бились мы? — спросил Гуннимунд. — Кто нас одолел? Сам Бош?..

— Кёнинг Влах, — ответили готы Ульриха. — Мы видели его в лицо. Мы запомнили. Он эту рану Ульриху нанёс.

— Где Гиттоф?

В ответ пожали готы плечами. Ничего не могли сказать о судьбе вризилика и его сотни. А не знали они и не слышали, — ибо, опасаясь погони, далеко от Данна отошли, в глухих местах затаились, — и знать не могли, что в это время славнейший из кёнингов, вризилик Гиттоф, с сотней своей набросился на антские скедии, прямо в воду послал лошадей. И в неравной битве растеряв своих воинов, был вризилик Гиттоф риксичем Влахом пленён.

Среди смердов, служителей градца Капова, да среди многих длиннобородых ведунов пошёл недобрый слушок: поставил-де Бож, ясное чело, отец родной, да над Каповой обителью богов поставил своенравного сына своего, Велемира-риксича. Всем хорошо была ведома Велемирова горячность, ведома и непочтительность его к богам и ликам их, Келагастова непочтительность к кумирам. И нетерпимость риксича известна была к всемудрым словам молитвы, к тем заветным словам, которые ещё предками говорились, которые произнёсшего их приближали к богам, к небесным чертогам их. На тех священных словах, на старинных обрядах, как на крепчайших камнях, градец Капов стоял. А Велемир-то тех камней и не чтил! Небесам бездонным — всесильным и всетайным — не спешил кланяться... Зато лихой выкрик да звон булатных клинков уважал... уважал более тихой премудрости. «Что же Вещий скажет? Ужель допустит и стерпит над собой неразумное суетное слово, ужель смирится возле скрипящей железной перстатицы княжича и пустит Велемира в Капов вместе с его грубыми и громкоголосыми нарочитыми? Нарушит ли покой обители, который берёг много лет?»