Иосиф Каллиников - Мощи

И тоже испуганно:

— Кто это, кто?..

— Юродивый… Васька… Васенька…

— Как же он, — видел?..

— Везде шатается. Запру…

Упавшим голосом умолял простить, не говорить никому, пожалеть его жизнь. Говорил, что для инока соблазн женщина и устоять против нее не хватает сил, потому что дьявол сильнее плоти.

Рассмеялась, вспомнила о Борисе и защищать его начала:

— Теперь вы верите, что я виновата, а не Борис? Мне и вас соблазнить хотелось.

— Верю, Вера Алексеевна, верю…

А юродивый спас и меня от вас, и вас от греха падения… Видите, как все хорошо кончилось, а теперь едемте…

Всю дорогу говорил ей о том, что мечтал всю жизнь настоятелем сделаться в Бело-Бережской пустыни и прославить Симеона старца — открыть мощи его, и только дьявол ему не дает, поэтому и старец, хоть и творит чудеса явные, но из-за его грехов ее удостаивает себя прославлением. И потом перешел к тому, что в лице ее послал старец и искушение и сотворил через нее чудо над его немощью.

— Замолю грех свой, замолю…

И, выходя из лесу, стал просить, чтоб она сама или через княжну повлияла на епископа, попросила его помочь обители обретением мощей старца.

— Ведь он может, все может…

— А Бориса не тронете?..

— Клянусь господом.

На лугу встретили Барманского с Зиною. В панаме, в синеватом пиджаке, в белых фланелевых брюках, с тросточкой, худой, тощий, щурящийся сквозь пенсне, тем же стальным и насмешливым голосом сказал Костицыной:

— А мы вас искать идем с Зиночкой…

Подошел к Гервасию.

— Благословите, отец игумен.

Конфузясь, благословил наспех.

Барманский попросил Николку и ему с Зиной показать озеро. Выручила Гервасия Костицына:

— Отцу Гервасию некогда, он нам даст ключ от лодки.

Отдал ключ и побежал через луг прямо в скит к старцу Акакию, умолять затворить Васеньку, чтобы не пугал гостей, особенно дам своими криками в лесу, и рассказал даже случай о том, как блаженный с поднятыми руками бежал по лесу навстречу одной даме и выкрикивал непристойное об искушении дьявола.

Старец сказал только:

— Устами блаженных господь глаголет…

И пообещал Гервасию:

— Я послежу за ним… Вразумлю блаженного… У него душа — воск ярый…

После приезда Барманского закружилась жизнь монастырская. Каждый день прогулка, обед у княжны, у игумена чай вечерний с закускою. Повара друг перед другом старались. Монахи только покряхтывали — летели сотенные из монастырской казны. Закружился Николка — угодить старался и утешал братию, что расходы теперь не страшны — мощи будут, в один год покроются. Духовенство соборное тоже праздновало и просило денег, — иподиаконы приходили с просьбами, — Николка никому не отказывал. А когда не стало хватать, пошел к ключарю советоваться.

Иоасаф тоже жаловался, что пустынь хоть и принимает гостей ласково и радушно, а про архиерейский дом забывает, на нужды епископу отпускает мало, зимою никаких доходов, а самая богатая обитель в губернии скупится.

Ключарю говорил Иоасаф:

— Вы сами знаете, отец протоиерей, так нельзя же.

Сквозь золотые очки отвечал с достоинством и только у самых глаз морщинка сдергивалась хитростью:

— Старца хотят прославить, чудеса творятся, богомольцев полно…

И вечером, когда Николка пришел к ключарю, беседовали…

— У нас, отец ключарь, сейчас мало денег, не хватает, вы сами знаете, сколько прием стоит.

— Я про зиму говорю, отец игумен, вы зимою епископа нашего не поддерживаете… У вас старец чудеса творит — стечение народа…

— У меня одна только мечта — открытие мощей преподобного… братия волнуется, ропщет, говорит, что старец чудеса творит, а прославление не разрешают, собираются собором просить епископа… Он ведь может…

Провожать пошел ключарь Николку…

— Вечер сегодня чудесный, пройдемтесь, отец Гервасий, побеседуем…

Все время говорили о чудесах, о богомольцах, о желании епископа и каждый не решался говорить о деньгах. Под конец Николка не выдержал. Хотелось ему, чтоб теперь же мощи открыть Симеона. А где-то скребло предтечинское, — двугривеннички не давали покою. От каждого расхода оставлял себе, — копил для будущего. А после встречи в лесу с Костицыной боялся показываться вместе с епископом, отговаривался заботами хозяйственными и на прогулку не ходил. Не мог позабыть Ваську подсмотревшего, боялся, что не только братия узнает, но и епископу станет известно. Только об Арише думал, — после попытки с Костицыной понял, что все только играют с ним, забавляются и только она одна любит по-настоящему. И еще усиленней копил для нее и для новорожденного не двугривеннички, а сотенные, от всего урывал и показывал казначею больше, чем следовало. Тот ворчал:

— Отец игумен, немыслимо… сколько денег-то тратится, братия ропщет…

— А мощи ты забыл, отец, — мощи нужны нам, а не принять гостей — кто похлопочет за пустынь, ты подумай!

— Оно так, а все-таки…

— Преосвященный все может, говорят, что сам император ему племянник, — понимаешь, в чем дело… А ты только молчи, чтоб не знала братия, не прогневать бы этим преосвященного, — а он все может, — пока он в епархии и надо пользоваться, у него рука там…

Казначей тоже по секрету сказал одному старцу роптавшему, а тот — другому и понеслось по келиям про Иоасафа.

Шепотом говорили друг другу:

— Он все может…

— И мощи…

— Просить надо…

— Соборно…

— У него… там… свои…

— Только скажет.

— Дядя…

С благоговением и чаянием на него смотрели, при встрече падали в ноги благословение принять и, когда встречали едущего на прогулку в линейке с князем, с княжной, с Костицыной, Зиночкой и Барманским — шептали вслед восторженно:

— Как преподобный Тихон…

— С мирянами…

— И князь с ним…

— Святитель…

С утра до вечера панихиды служились над могилой старца в старом соборе, гнусавили монахи — вечную память; лавочник Аккиндин чудеса записывал, мотая бородой козлиною, и радовался каждому слову, о старце сказанному. Воздух монастырский чудесами насыщен был… Каждый день новое…

— Опять чудо…

— Калеку исцелил, праведный…

— Теперь скоро…

— Прославит себя…

— Сопричтется к лику преподобных…

Не успевали на заре с речки приносить песок на пустыньку — до корней подрывали бабье, вместо коры от зубной боли доски грызли, которыми старые сосны были обложены. Подле колодца послушника посадили с кружкою на украшение обители собирать медные.

Николка каждый слух о чуде ловил и за трапезой передавал епископу, тот сердился, стали надоедать ему рассказы о чудесах и ничего не мог сделать — выслушивал, а иногда нетерпеливо замечал игумену:

— Я слышал уже… Да… чудо…

Но просить самого Иоасафа о мощах не решался Николка, хотел через Костицыну, через княжну, через ключаря все устроить.