Иосиф Каллиников - Мощи

Дело к осени — беспокоиться стал Касьян Парменыч, то и дело спрашивает:

— Ну, как, уговорились, что ли?

— Уговорились, Касьян Парменыч, на той неделе должно дам задаток.

— За сколько ж?..

— Просил двадцать, за пять торгуемся, а под конец и за тысячу, зато расходу четыре сделано — пятьсот Лосеву, при свидетелях — верней.

Получил на задаток, в сентябре обещал несчастье на фабрике; надеялся — хозяин опять в уезд за лошадьми, а он за ключиком, и до приезда еще на волю вольную. Сам еще не знал, что с векселем сделает.

Перед самым отъездом собрался старик в гости с хозяйкою, а гости-то званые — на Успение, и попросил старик побрякушки одеть, лицом в грязь не ударить перед другими купчихами. Стала она собираться… Застегнула ей на шелках Дунька кнопки, полезла в комод за ларчиком — ни сережек любимых с подвесками, ни гранаток… Взглянула на Дуньку — скраснела та…

— Ты взяла, говори?!

— Что, Марья Карповна?

— Сережки с гранатами…

— Не брала я, зачем они мне!..

— Приду из гостей, чтоб были, а то иначе с тобой разговаривать буду.

Не струсила девка, в глаза про Афоньку ей:

— Не брала я, может Афанасий, — он и ночует с вами, и все ваши порядки знает, — небось, сами дели куда, а на меня говорите. Хоть и хозяину скажите, что украла — молчать не буду, все расскажу по совести, что я вам — служу сколько лет — не знаете, что ли?..

И не знала Марья Карповна, что делать ей, — вещи — стариков подарок, хватится куда делись, что говорить тогда, а про Дуньку сказать — отомстит из ревности, и про баню, про все Касьяну выложит, чувствовала, что злоба у ней от ревности, а узнает старик — конец ей. Из гостей вернулась, — хотела по-сердечному расспросить Дуньку, а увидала, что та окрысилась, — прогнала от себя:

— Чтоб в спальню ко мне ни ногой больше!..

Август на исходе — хозяин дома, Афонька и делать не знает что, — в сентябре палить фабрику, а тогда закатится звезда Вифлеемская в Петров град, и жизнь его кончена. В трактире сидит сумрачен и с Лосевым не говорит ничего, тот ест да пьет хозяйское, про дело спрашивает. Афанасий Тимофеевич только поглядит косо, буркнет нехотя:

— В сентябре велел.

— Трудно-с вам, Афанасий Тимофеевич, по первому-с разу приходится… Привыкнете-с, на всякое дело сноровка-с нужна. А только вы ко мне напрасно-с не обратитесь за советом-с. Я бы вам до подробности, по порядку-с все изложил. Так, значит, к хозяйскому-с возвращению готовите люминацию?

Подскочил даже Афонька…

— Когда он поедет?..

— Должно, скорешенько-с, потому давно разослал подручных людей, — через недельку воротится — к люминации, — ведь тоже волнуется… На этот раз — всего недельку в отлучке-с будет, то бывало — две, а то и все три раскатывает, а тут только товар проглядит, расплатится и домой-с…

Настали тяжелые дни, смутные Калябину, Афанасию Тимофеевичу. Дождался отъезда хозяйского и опять ждал — позовет или нет Марья Карповна наверх к себе.

И в первый-то раз шевельнулось недоброе в ней, — а ну как Афоня-то этот заодно с Дунькою, а ей только пускает туман в глаза, — заодно, значит, и про ожерелье, и про сережки знает, а может, и спрятали вместе где-нибудь. Думала — и не верила, потому ласков был с ней в последним раз, так ласков, что за сердце взяло, облегчило душу ей темную. Целый день мучилась — звать или нет караулить на ночь, до позднего вечера из комнаты в комнату проходила без толку — искала чего-то все, в спальню вошла, — тоска без него, пусто, — знает, что стоит Дуняшку послать, и опять закружится голова снами жуткими. Так и не решилась, что делать — со слезами заснула за полночь. Дунька ждала, что пошлет опять в трактир за Афонею, а как услыхала, что кровать скрипит, на пружинах ворочается — обрадовалась и про себя шептала радостно, что не хочет откупаться хозяйка яхонтами, стоят дорого.

Прошел час положенный — десять, не позвала, Афоньку — как обухом по голове ударило: что значит такое, отчего не прислала, а что если и все дни не пришлет — тогда пропадать ему: не спасти от беды Фенички; понять не мог, отчего не позвала. На половых кричал, на Василия, и по делу даже решил не идти завтра с Лосевым к Ваньке Каину, поджигателю, уговор делать последний, — решил подождать, что дальше будет. Утром до девяти провалялся, пока Василий на сдачу не пришел просить мелочи, — сказал — нездоровится, голова болит. И целый день до сумерек пролежал в своей кладовке. Вышел в трактир, — Лосев ждет…

— Что ж вы, Афанасий Тимофеевич?!. А я с утра-с жду вас. Василия спрашивал, — говорит — больны-с, хотел навестить вас. так сказать, проведать вас самолично-с…

— Сегодня я не пойду и завтра тоже, — болен.

— Болезни-с гуляют теперь везде-с, Афанасий Тимофеевич, — беречься надо-с, особенно вам в такие дни, а то недобрый час подойдет, без вас-то и кончать нельзя. Совет-то я дам, а исполнить-с его, приказать-с, припечатать, как говорится, и некому-с, а вы полечитесь перцовочкой, — я, как что, пропущу рюмочку и никакая меня болезнь не берет, — прыгаю-с воробушком…

Любил Лосев тирадами говорить, начнет и конца не дождешься, он бубнит, а Афонька про свое думает:

— А что если его спросить?..

Сам не знал, о чем спрашивать будет, а как беспокойство обуяло его, так и казалось, — стоит только спросить кого-нибудь, и сразу все переменится. И крикнул Василию:

— Господину поверенному селянку с котлетами, на закуску селедку с яишенкой и мне то же, и перцовки большой, — две рюмки дашь.

Сел за столик и начал спрашивать:

— Иван Матвеич, что человек должен, по-вашему, сделать, когда, ну скажем, к самой цели он подошел, до чего целый век добивался, может испохабился через это, лишь бы своего добиться, чтоб всю жизнь потом жить счастливо, а под конец самый и не вышло из этого ничего, и себя-то втоптал в грязь, и других тоже, а на самом-то деле — впустую все?..

— Я бы вот что сказал-с… За ваше здоровье, Афанасий Тимофеевич, за успех предприятия-с нашего… Духом не падать-с, а бить в стену каменную — поддастся, особливо, если тут особа замешана полу женского… Долбить и долбить — и непременно подастся, не выдержит…

— Не то, Иван Матвеич, не то… А если уж поздно, понимаете — поздно будет?!.

И еще б спрашивал и еще б говорил, да вдруг — Дуняшка пришла, — глаза разгорелись, щеки пышат, со злостью к столику подлетела и не стесняясь Лосева:

— Ступай, Афанасий, наверх зовет…

Ждать не стала его, повернулась, — только и слышал, как дверью хлопнула.

Встал из-за стола Афонька…

— В другой раз, Иван Матвеич, когда выпьем, хозяйка зовет…

А тот глазки прищурил, сам руку трясет ему, а сам полушепотом по-приятельски интимно:

— Вот и добились своего-с, Афанасий Тимофеевич, и не поздно-с,

— десяти нету… Ведь добились своего-с?.. Да-с?..