Дмитрий Володихин - Смертная чаша

Зырянка перекрестилась и отдала иконе земный поклон, еще один и еще.

К ней зашел муж.

«Слышал ли Касьян мой? Или не слышал?» – в ужасе думала Анфуса.

Касьян глядел на нее, устало улыбаясь.

О ком ей молиться в одиночестве с таковым жаром? Ради кого речные ее глаза роняют соленую воду?

Повинуясь внезапному чувству, зырянка бросилась к нему, обняла, щекой прижалась к груди. Рукою огладила лицо. Родной. Тоже родной…

Как с этим быть?

Касьян заговорил с нею негромко, покойно:

– Ведаю про тебя и про него…

Зырянка вздрогнула.

– Ведаю, давно ведаю. Но верю тебе. Слышишь ле? Доверяю душе твоей, яко своей душе доверял бы. Ты… чистая. Ты скверны себе не позволишь, закон не порушишь.

Она молчала, будто громом пораженная.

– Боишься басурманского нашествия? Не страшись. Посмотри мысленным взором, как хороша Русь: яко матрона цветущая, краше всех цариц мира! Реки ее, изгибаясь, будто бы цветочные стебли в венках, текут по земляным чашам и вливаются во езера прозрачные. А во езерах под водою рыба ходит, живое серебро, зоревые крыла, на отмелях собирается, о солнечном свете радуется. Над езерами же леса густые, дубравы высокие, а там елень и лось горделиво вышагивают, серый волк рыщет, ведьмедь хозяйствует. Меж лесами же грады высокие со святыми церквами, кресты к Богу простирающими, да сёла со избами, печными дымами твердь небесную подпирающими. Тамо пахарь за сохою идет, тамо иконный писчик на образ священный чистое сердце перелагает, тамо царь со вельможами соколиную охоту затеял, и сизые соколы его под самые под облакы взвиваются, тамо торговый человек со обозом великим пути коснулся… А за краем земли Русской – великое Студеное море, и по брегам его русский же поморской человек ко плаванью корабль свой готовит: инде сойму, инде коч, а инде карбас простой одновёсельный… Размысли: отдаст ли Господь наш этакую красу агарянам? Да ни за что не отдаст.

Вся Русь – так много для нее! Она представила себе един дом свой старый, на Каргополье, в ту пору безнадежно брошенный, когда, по грехом, ввергнуты были они с супругом в скитания. По русскому обычаю выстроили они хоромину-громаду. По городам в таковых хороминах ажно две семьи живут или три ютятся. Изба теплая с печкою, с лавками да бабьим кутом, сени, летник холодный и тут же два хлева: в нижнем хлеву добрая коровушка (кра-ви-ца – муж ее называл) на цепи по зимнему времени мыкается да с нею овцы, и для сей мирной скотины внизу проделаны особные воротца; а наверьху – кони, и для них – широкие сходы. А во дворе анбар да мыльня, да малая клеть, да овин. Всё в ладу, всё в добром устройстве, всюду жизнь изо дня в день протекает, яко облака в спокойный день шествуют по небу: с миром, важностью и промедлением. Хорошо, когда мир. Баско! Нет, не может Господь всё это поганым отдать… Как же Он отдаст, когда дом ее, Анфусин, – да пусть бы уже и не ее! – такой хороший.

Она молчала, ни слова не отвечая супругу и все же немо соглашаясь с ним.

Не отвечала.

– А… – догадался Касьян. – Боишься, что не придет с войны твой Фи-о-дор Ни-ки-тич?

Анфуса обнимала мужа, забыв дышать. Трепетом сердечным боялась выдать себя.

– Что ж, и мне он по сердцу, истинно праведен, яко не от мира сего… Хочешь, вместе о нем помолимся, о хозяине нашем, о праведном рабе Божьем Феодоре, о новом твоем миловзоре? Страстей дурных не разжигая, помолимся: вернулся бы он, добрый человек. Хочешь?

Тише шепота травного, тише звездного мерцания ответила она:

– Да.

Княгиня Евдокия Хворостинина пришла с молением в Новодевичью обитель, в богатырский собор ее, освященный во имя Смоленской иконы Божией Матери. Опустилась на колени у списка со старинного чудотворного образа, сделанного мера в меру.

Богородица смотрела на нее с умиротворением во взоре. Премудрый Младенец делал благословляющее движение.

Душа княгини, поникшая и прохолодавшая за последние дни, наполнилась вдруг покоем. «Господь наш милостив, – подумала она. – Сказано же: просите, и дастся вам!»

Но чего просить?

По дороге к монастырю терзалась княгиня этим, яко занозой в сердце. Жизни ле милому ее попросить? Здравия ле? Вернулся бы домой живой-здоровый, не увечной? Не сеченый, не стреляный, не рубленый? Так? Но как же с иными ратными людьми – разве не надобно им доброе здравие, разве не надобна им жизнь? Отчего ему одному, любимому и единственному, просить у Бога снисхождения, когда прочие ратники головы станут класть за отечество? Перемогаться-то с погаными придется всем, и многим выпадет худая доля… А за кого-то и молиться-то некому, одне живут, бессемейно. Им, что ли, кончину за всех принимать?

Како ответят ей свыше на таковое моление? Не отвергнут ли его силы небесные?

Молился бы милый рядом с нею, иного бы попросил.

Не жизни.

Не здравия.

Не возвращения домой.

С нежданной для себя самой твердостью подумала Евдокия: князь Дмитрий Иванович Хворостинин, государев окольничий и большой воевода, молил бы о победе. Одной на всё воинство – и на живых, и на мертвых, и на здравых, и на калек, это уж как кому от Бога достанется.

Таков ее супруг. И она, подчиняясь пусть невысказанному, но всё же ведомому желанию мужа, с сухими очами, с бесстрастием и уверенностью сказала Богородице:

– Пречистая Дева! Вся наша земля – удел Твой, от Господа Тебе дарованный. Цветет и молодеет Русь, пока Ты нас от бед укрываешь. За воевод и простых ратников, за мужа моего и за товарищей его, удел Твой оборонять вышедших, молю Тебя: даруй победу православному воинству. Даруй им всем победу!

Над летней Москвой, налитой солнечным жаром, колокольным звоном и раскаленными ветрами, неслись, сливаясь в нерасторжимое целое, женские голоса:

– Заступись, Пречистая!

– Верни мне его, Пречистая!

– Пусть будет жив, Пречистая!

– Даруй ему победу, Пречистая!

И боль сверкала в небе ослепительнее солнца, и надежда звенела в небе оглушительнее царского колокола на Иване Великом…

Господи Иисусе Христе, Сыне Божий!

Не презри моления моего. Я не достоин Твоей доброты, но Ты, Господи, мытаря оправдал, блудницу не отверг и разбойнику двери рая распахнул. Тако и мне, Господи, горшему грешнику, нежели мытарь, блудница и разбойник, дай каплю милости Твоей.

Молю, Тебя, Господи, прости мне мою беззаконную любовь, ибо в ней грех, и грех сей сам я избыть не могу, но с Твоей помощью всё возможно. Дай мне, Господи, прощения и помилования за блудные помыслы мои. Дай мне, Господи, очиститься от них в смертный час, когда буду я в шаге от суда Твоего и от престола Твоего. Сердце мое расколото надвое. От избытка беззакония говорю я: люблю того… ту… кого мне любить не следует. От избытка веры в Тебя, заключенной в моем сердце, говорю Тебе: я знаю свою скверну и желаю избавиться от нее перед лицом Твоим. Дай мне помощи и помилования, Господи, Царю Небесный!