Владислав Романов - Смерть во спасение

— Поднимайся, княжий воробышек, я не убиваю упавших, таков закон нашего рыцарства, — насмешливо проговорил великий магистр. — Пусть твой отец придёт сразиться со мной.

— Я теперь за него! — пылая яростью и поднимаясь с земли, воскликнул Александр. — И ведаю одно: иноземец, пришедший на наши земли, должен быть уничтожен!

— Ты глуп и безумен, как твой отец, — не без иронии заметил Волквин, — хотя мои волхвы говорили мне о тебе лестные слова. Но, видимо, они ошиблись...

— Защищайся, подлый ливонец! — вскричал Александр и снова бросился на магистра.

Княжич явно был не в себе и не мог рассчитывать наперёд свои удары, потому епископ без особого труда отражал их, не стремясь идти в нападение. Его даже забавлял этот пыл, и насмешливая улыбка не покидала лица, как вдруг в шатёр ворвался Гундарь и, увидев, в какой опасности находится сын Ярослава, с рёвом бросился на магистра и с третьего же замаха отсёк голову Волквина. Александр даже не успел остановить его.

— Я должен был сам это сделать... — в растерянности вымолвил княжич.

— Одним махом сто душ побивахом, — вытирая пот, весело ответил воевода, радуясь тому, что успел спасти наследника.

— Мы хотели браниться по-рыцарски, — разглядывая поверженного врага, возразил Александр.

— На своей земле мы свои ставим законы! — уверенно произнёс Гундарь. — Ты сам, княжич, глаголил, чтобы ни один из ворогов не ушёл живым обратно, вот мы твоё повеление и сполняем. Пойдём-ка и дале сечь крестоносцев.

Они вышли из шатра, но ни одного из ливонцев на речной косе уже не было. Большая часть из них успела уйти в лес, но, атакуемая с двух сторон, с воплями гибла под ударами русских мечей.

— Там, чую, и без нас разберутся, — прислушиваясь к звону мечей да яростным выкрикам новгородцев, усмехнулся воевода, оглядывая брошенное немцами добро. — Собирай-ка кошели с немцев да складывай в общую кучу! — приказал он одному из сотников. — Щиты, мечи, сёдла да сбрую с убитых коней сноси отдельно, знамёна да флажки иноземные в кострище!

Сам же вернулся в шатёр, подскочил к дубовым сундукам, окованным железными лентами, которые узрел тотчас, едва, снеся голову магистру, открыл их. Они почти доверху были наполнены золотом и драгоценными каменьями.

— Святая Богородица! — прошептал воевода и, перекрестившись, воровато оглянулся на Александра. — Ты, княжич, победил их главного злодея, а значит, всё это принадлежит тебе, а не дружине. Тут и делить нечего. Ты приказал их догонять, твой был общий умысел, твой и голова рыцарский. Никто возразить не посмеет!

Гундарь подразумевал, что малая часть этих богатств достанется и ему, а благодаря ей он наконец-то сможет не беспокоиться о своей многодетной семье.

— Даже сам князь не посмеет отнять эти деньги у тебя, — заметив нерешительность на лице Александра, добавил воевода. — Он тоже привезёт немалый добыток!

— Золото захвачено у новгородских купцов, — помедлив, возразил княжич.

— Его отобрали крестоносцы, а мы отняли у них! — вскипел Гундарь. — Мы же отомстили за погибель офеней, и деньги сии заслуженная плата за нашу брань. А как же иначе? Послушай меня, Ярославич, тут всё по чести.

Несколько мгновений юный полководец раздумывал, опустив голову.

— Мы всё сделали, как ты велел, мы победили, и не о чем дале рассуждать, — торопливо заговорил воевода, боясь, что княжич передумает. — Ты нас вёл, твоя воля во всём.

— А коли моя воля, — неожиданно посуровел Александр, — так пусть снесут всё в общую кучу. А на совете воевод при дележе золота я сам расскажу о твоей заслуге и попрошу о награде. Негоже мне с первой брани о своей выгоде печься.

— Княже! — не выдержав, бросился перед ним на колени Гундарь. — Поверь мне: из десятка походов только один бывает столь удачный, как этот! Тебе же скоро своей жизнью зажить придётся, Ярослав большую часть добычи свозит к себе, в Переяславль, а ты ныне и о матери должен думать, о новгородском доме, о будущей жене своей, детях. Без нужды живёт, кто деньги бережёт, так народ мудрых отмечает. Мы ворвались первыми в шатёр, нам и богатства эти.

Вдруг послышался странный шелест, точно кто-то выдохнул несколько непонятных слов за спиной у княжича. Александр резко обернулся, но никого не увидел, хотя явственно почувствовал, услышал чужое дыхание.

— Быть может, и справедливы слова твои, воевода, но не хочу я в первом походе своём предстать перед всей дружиной упырём жадючим. Много хватать — своё потерять, а своё я по крупицам пока наживаю...

Ярославич вздохнул и, не сказав больше ни слова, вышел из шатра, оставив Гундаря с мрачным ликом, столь не по душе пришлись ему слова княжича. Воевода с шумом захлопнул крышки и кликнул сотника. Ещё через час новгородские дружинники, сидевшие в засаде, вывели из леса триста коней, захваченных без особого труда у крестоносцев.

Ярослав, узнав о самовольстве сына, пришёл в ярость. Он чуть с кулаками на Гундаря не набросился за то, что тот позволил княжичу взять власть на себя и начать действовать самостоятельно.

— Не шуми, отец, — остановил его брань княжич. — Никто мне ничего не позволял, и вины в том нашего воеводы никакой нет. Я сам и власть взял, и все решения установил единолично, поскольку ты сам поставил меня на княжение в Новгороде. Вот я по праву князя и рассудил всё.

Александр проговорил эти слова тихим, спокойным голосом, привстав с лавки, на которой сидел, пригладил пятерней непокорный чуб, свисавший на лоб, и Ярослав словно впервые узрел перед собой не дитё, а взрослого сына.

— Вон как, — промычал он, ещё не зная, то ли являть своим ликом гнев, то ли милость. — Вон как! Хыхх!

В другое время он бы не спустил нахальному мальцу такого самовольства. Озлило князя и то, что два сундука с золотыми да серебряными монетами Александр распорядился отдать в общее добро, от которого княжеской семье достались лишь крохи, ибо сам он большого добра у литвинов не сыскал. Однако сразу же по возвращении в Новгород ему доложили, что княжича Андрея привезли в Переяславль, и эта весть смягчила душу Всеволодовича.

— Хочешь единолично княжить? — усмехнулся он. — Начинай! Поглядим, какой из тебя правитель.

Вернувшись в Новгород, Ярослав не пробыл в родном доме и трёх дней. Представил сына на вече, нежданно похвалив его за успешный разгром крестоносцев и захват денег. Новгородцы с радостью согласились принять княжича своим распорядителем, и отец, слыша восторженные выкрики из толпы, прославляющие Александра, невольно скривился: не думал он, что в душе его когда-нибудь возникнет зависть к собственному сыну.

От горящих корней «золотого дерева», как звали тёмно-жёлтый пустынный кустарник, исходил приятный сладковатый дух. В просторной тёплой юрте, где собралась вся семья покойного Чингисхана, Батый сидел вторым по правую руку Угедея, рядом с царевичами Менге-ханом и Гуюк-ханом. Здесь же присутствовал и один из старых «цепных псов» Темучина Субэдей, вызванный на курултай из Китая. Его узкое, как бритва, лицо за восемь лет, прошедших после кончины великого завоевателя, казалось, побронзовело и стало ещё жёстче. Лишь редкая седая бородка да потерявшие свою чёрную густоту зрачки свидетельствовали о том, что время коснулось и его.