Владислав Романов - Смерть во спасение

Александр огорчился. Надо было видеть, сколь потемнело его лицо, и все углядели эту отцовскую манеру сердиться. Тогда из толпы торопецких жителей, окруживших дружину соседей, выступил невысокий паренёк. Он стащил овчинный треух с головы, тряхнул шапкой смоляных кудрей и, поклонившись, нахально взглянул чёрными глазами на своего важного одногодка, закованного в доспехи и с островерхим шлемом.

— Я этим утром в лес за мёдом ходил, ваша милость, залез высоко на ель, хотел уже спускаться, когда узрел большой отряд крестоносцев на лесной дороге, они на север подались...

— А сеча шла? — спросил Александр.

— Сеча вовсю шумела. Рыцари, видно, поняли, что литвины дрогнут, — усмехнулся мальчишка, — хоть переяславцев и меньше было, но они, яко львы, с грозным рёвом вонзились в хоругви литов, и всё скоро решилось...

— Как тебя зовут?

— Ратмир, ваша милость.

— Поедем, покажешь дорогу, — мгновенно принял решение княжич.

— Разве отца не станем догонять? — осторожно высказался Гундарь.

— Князь и без нас управится, — суровым тоном проговорил Александр. — А крестоносцы, уйдя без потерь да незамеченными, могут немало бед натворить. Вперёд!

К удивлению воеводы, никто из новгородских начальников не возроптал, несмотря на то, что поначалу все рвались идти на помощь Ярославу, а тут словно и забыли о нём.

Ратмир довёл дружину до узкой лесной дороги. Начинался октябрь, шумно опадала последняя листва, но дожди ещё не начинались, и в свете слабого солнечного луча, неведомо как заблудившего в хвойную чащобу, серебрилась тонкая сетка паучьего рукоделия.

— Спасибо тебе, Ратмир, — остановился Александр. — Дальше мы без тебя. Воевода, вышли-ка вперёд сторожей, — обратился он к Гундарю, — а то как бы в засаду не попасть.

— А можно я с вами? — глаза у Ратмира заблестели.

— Чем воевать будешь, бортник? — засмеялся один из дружинников. — Разве что орясину в лесу сыщешь...

Дружина загоготала. Парнишка опустил голову, и княжичу стало его жалко.

— Ладно, поехали, только держись позади, в бой не ввязывайся!

Войско двинулось. Скакали рысью попарно, настораживаясь каждый раз перед резким поворотом дороги. Вскоре хвойный лес кончился, начался березняк. Справа мелькнула синяя лента речушки. На середине пути заметили двух своих сторожей, скачущих навстречу.

— Они разграбили два купеческих обоза, за березняком широкий тракт, там, видимо, их и встретили, теперь добычу на берегу делят. Купцов умертвили, а тела в овраг побросали. Наши купцы-то были, в Новгород возвращались... — сообщил один из них.

Лица у дружинников посуровели.

— Ну что, ребятушки, — возвысив голос, заговорил Александр. — Отомстим за поруганную честь наших братьев, честных новгородцев. Постоим за вольницу нашу и святую Софию. Накажем псов немецких!

— Накажем! — дружно отозвались воины.

Александр перехватил восхищенный взор Ратмира.

Тот подбежал к княжичу.

— Дай мне меч, ваша милость! Я рядом буду драться!

— Меч не кнут, им надо умеючи владеть, а божьи воины большие искусники в этом ремесле, потому убьют тебя, глазом не моргнут. А вот если жив останусь, то обещаю, что научу ратному делу, коли желание есть. Договорились?

— Смотри, княжич, я памятливый.

Волквин сидел в шатре, который мгновенно поставили его крестоносцы, хотя магистр и не думал рассиживаться на этой речушке. Но барон привёл веские доводы: надо передохнуть, поделить добро, напоить коней, перекусить самим, ибо третий день они без пищи, у рыцарей животы сводит, какие из них воины? Хотя бы часа на два нужен привал.

— Вы знаете мой принцип, барон: не отдыхать на земле недруга, — хмуро вымолвил магистр, хотя спину у него ломило и солнечный день серел в глазах: трёхдневные бодрствования в седле и напряжение битвы доконали его, потому-то он и не в силах был возражать и отругивался скорее по привычке. — Если нас здесь настигнут, то я себе не позавидую...

— Никто не видел, как мы отходили, ваша милость, литвины дрогнули, а Ярослав помчался следом за ними, ваша мудрость, как всегда, спасла нас от разгрома. Новгородский князь набросился на нас, как разъярённый вепрь, я никогда его таким не зрел. И эта мощь льва подстегнула остальных и означила неожиданный перевес, — с грустью вздохнул Корфель, усаживаясь за раскладной стол в шатре магистра.

Трапезничали иерархи Ливонского ордена холодными, зажаренными на вертеле утками и перепёлками, утирали рты хлебными лепёшками, запивая терпким красным вином, открытый кожаный бурдюк с которым источал душистый аромат. Снаружи доносились вопли молодых воинов, купавших коней, треск костров, на которых крестоносцы обжаривали мясо и рыбу.

— У меня будет к тебе одна просьба, барон, — помедлив и поковыряв в зубах, вымолвил магистр. — Если со мной что-нибудь случится, я прошу, позаботься о Всеславе. Один из моих походных сундучков доверху набит золотыми монетами. Я их копил на тот случай, если попаду в плен и враг согласится на выкуп. Отдайте ей эти монеты и отвезите её, куда она захочет...

— Что за грустные мысли, ваша милость, — усмехнулся Корфель. — Через полчаса мы снимемся и до захода солнца пересечём окраину Руси, а завтра к вечеру будем дома. Пионе быстро поставит вас на ноги!

— Не знаю, тревожно что-то на душе, — нахмурился Волквин. — Волхвы, уезжая, накаркали...

— Вот уж кого никогда не слушал, так это всяких пророков и гадалок! — Узкое, точно вырезанное из гранитной скалы, лицо барона излучало самодовольство: новгородские купцы с весомым прибытком наторговали в заморских землях, в их сундуках осело немало серебра и золота, и теперь большая часть богатств каравана перекочевала в карманы рыцарей. Стоило из-за этого плюнуть на ворчанье трёх полубезумных старцев.

— А мне доводилось убеждаться в их правоте, — вздохнул магистр.

— Раз в год и дерево падает кому-то на голову, — рассмеялся барон. — Но чтобы вы ни о чём не беспокоились, обещаю исполнить вашу просьбу, если случайная ветка дерева упадёт на вас и лишит жизни.

Барон наполнил кубки вином.

— Для меня вы как отец, ваша светлость, и никаким волхвам, их дерзким пророчествам я не позволю нарушить ваш душевный покой, — поднявшись, со всей серьёзностью вымолвил Корфель.

Его жутковато-серьёзный вид даже немного рассмешил магистра, и он с трудом сдержал ироническую улыбку, боясь оскорбить самолюбие барона.

— Спасибо, Иоганн, я тронут твоей заботой обо мне...

Бессонница, трёхдневный поход, несколько глотков вина и мясо перепёлки умиротворили магистра. Веки Волквина сами собой закрылись, он заснул. Барон язвительно усмехнулся. Он ведал об этой старческой беспомощности магистра и в душе презирал его. И только высокое орденское звание Волквина да сан епископа сдерживали Генриха от открытых насмешек и презрения.