Владислав Романов - Смерть во спасение

Но, улучив момент, Феодосия призвала сына и сказала:

— Если вдруг умру, похорони меня в Новгороде, не хочу здесь лежать.

Александр начал её корить за такие рассуждения, она же взяла его за руку и вымолвила:

— Я знаю, в тебе этого дикого отцовского духа не много, он скоро изойдёт, да и сам отец наш переменился. Я хоть давно его не видела, но чувствую. В тебе больше от моего деда, Мстислава, а он был велик душой и злой памяти не держал в себе. Будь и ты таким. Умей стать выше собственной обиды. Ты же князь, и вся кровь великих предков в тебе...

Слеза скатилась по материнской щеке, губы дрогнули, и слабая улыбка озарила на мгновение её лицо. Александр поцеловал матери руку, она погладила его по голове.

— Я чую, новгородцы без тебя не обойдутся...

И всё так случилось, как она предсказывала. Княжение Андрея, как он ни старался, не заладилось. Он попробовал собрать дружину, чтобы пресечь для начала разбои вокруг града и на границе княжества, но старые герои, прославившие себя в битве на Неве, Гавриил Алексия, Яков Полочанин и Сбыслав Якунович наотрез отказались идти с молодым князем Андреем.

— Идти в поход с неопытным стратегом лишь понапрасну головы свои губить, — бесстрашно заявил на вече Гавриил Алексия. — А у меня она пока одна. Вот если вырастет вторая, сам в дружину попрошусь!

Богатырей поддержали и другие. Но всё ж дружину собрали, Андрей выступил, но разбойники, точно надсмехаясь над ним, водили его за нос. Дружинники приехали на место разбоя через час после того, как тати, поживившись добром, успели улизнуть. Они проскакали не одну сотню вёрст, гоняясь за увёртливыми ливонцами, не сумев поймать ни одного. Наконец ратники возроптали и потребовали возвращения в Новгород.

Лишь когда дружина вернулась ни с чем, а разъярённые и ограбленные купцы потребовали от вече покончить с разбоем, бояре с посадником всерьёз призадумались. Андрей, не чинясь, готов был сам сопровождать торговые караваны, но урон, нанесённый новгородской вольнице, был столь ощутим, что почти все бояре на вече высказались за то, чтобы ехать в Переяславль да снова звать на княжение Александра. Народ радостно поддержал их. Оправданий Андрея Ярославича даже слушать не стали. Возмущённый столь наглым поведением новгородцев, он, не дожидаясь, что решит брат, собрался и уехал к отцу, а потому посланники уже знали: без Александра им возвращаться никак нельзя.

Однако ещё до прибытия архиепископа Спиридона в Переяславль пришли калики перехожие и, упав перед княжеским крыльцом, возопили нечеловеческими голосами. Александр вышел к ним, и те рассказали о растерзанном Киеве, каковой монголы превратили в руины. Разрушены Десятинная церковь и Печерская лавра, варвары, вломившись в усыпальницы древних князей, вытащили их кости и черепа из гробов, топтали их ногами и мочились на них. Услышав эти вести, Ярославич потемнел лицом и готов был немедля вскочить на коня и помчаться биться с ворогом, но разум удержал его от этого шага. К вечеру прибыли и новгородские послы. Архиепископ пал на колени и со слезами на лице от имени всего народа стал просить князя вернуться.

Александр, не дослушав святого отца, поднял его с колен, поцеловал ему руку и сказал:

— Я больше не держу обид и возвращаюсь в Новгород.

На следующий день он выехал, не дожидаясь, пока соберётся в обратный путь его семейство. Душа извелась за это время, побуждала к возмездию. Он вернулся, и сразу всё всколыхнулось, прежние герои вернулись в дружину, город загудел, а Гавриил Алексин не отходил от князя, расспрашивая о Киеве и предлагая даже пойти на помощь к южным русичам.

— Подожди, Алексин, разберёмся с нашими ливонцами, тогда и туда сходим!

Ярославич приказал Шешуне выведать, откуда разбойники узнали о прибытии трёх купеческих караванов, через кого связь тати поддерживают, где хоронятся.

— Чую, немцы подсунули нам тут лазутчика, он всё выпытывает, да их и наводит, — расхаживая по горнице, размышлял вслух Ярославич. — Три самых богатых купеческих каравана перехватить по одной случайности невозможно. Они нарочно и разбойничали, дабы обмануть нас, но сёла не жгли, так, пограбили, но главное, ждали купеческие короба. Как проглядели?

Александр был так расстроен, что даже забыл о прошлых обидах. Шешуня принёс князю отведать черничного медка, каковой варила одна вдовая соседка, привечавшая таинника своими угощениями. Ярославич был не охоч до зелья, но тут две чаши залпом опрокинул да ещё крякнул от удовольствия, как бы давая понять, что не прочь осушить и третью.

— А чего бобылём гуляешь? Женись-ка! Ишь какой мёд вдовка твоя варит, — усмехнулся князь. — Да и детей пора заводить.

— Да я уж и сам думал, — повеселев, кивнул Шешуня. — Она и была-то с ним всего два дня, а потом дружина ушла в поход, и он не вернулся... Я уж давно к ней присматриваюсь...

— Вот и ладно. Вернусь из похода, сам сватом к твоей вдовушке отправлюсь. Не возражаешь?..

— Это честь для меня, ваша светлость!

Шешуня поднялся, поклонился князю.

— Ты для меня — как родич, какие церемонии. Завтра ночью мы скрытно уедем. Для всех я ловить лихих людишек отправился да проверять дозоры на заставах. А когда вернусь, постарайся мне этих подлых псов живыми доставить. Никого из города не выпускай. Кто-то рядом с посадником изменничает. Там всех проверь!

Скорое возвращение Александра в Новгород Ганса, или, как его звали в монашеском братстве, отца Григория, немного встревожило. Ибо с князем вернулся и Шешуня, его тайные глаза и уши, и, прознав про разграбление трёх купеческих караванов, принялся расспрашивать купцов, оставшихся в живых охранников: кто и как на них напал, какие разбойники, да начал проверять всех, кто выезжал из города до печальных событий, а по указу князя увеличили число городских стражников. Чутьё подсказывало, что теперь же лучше отсидеться, переждать грозу, бежать надо было раньше. Пока он в тени, о нём никто не догадывается.

Но в один из морозных январских вечеров веснушчатый писарь Василий прибежал к отцу Григорию в келью, бледный и напуганный. Когда пришла весть о разграблении караванов, он сразу сообразил, что монах, каковой вдруг свёл с ним дружбу, неспроста ими интересовался. Да сразу же после того уехал нежданно в Торопец, якобы к больному брату, да скоро вернулся. Всё неспроста, неспроста... Он хотел уж открыть свои догадки Шешуне, да мигом сообразил, что таинник и его в петлю затянет, и ему тут несдобровать. Тогда-то и закралась эта хитрая мыслишка пощипать, подёргать святого отца, пусть раскошелится ещё и на его молчание.

— Шешуня ныне пытал: кто ещё, кроме меня, ведал, когда наши купцы прибывают, кто ими интересовался, о тебе расспрашивал, видели, как мы о чём-то секретничали... — зашептал писарь, привирая, что их видели вместе. — Боюсь, подозревает пёс княжеский...