Виктор Поротников - Василий Буслаев

– Переживет! – буркнул Василий.

– Злопамятен Ядрей Дорофеич, – продолжил Нифонт. – От него любой каверзы ждать можно.

Василий промолчал.

– Тебе не страшно, Вася, а я вот робею, – признался Нифонт.

Василий опять промолчал. Да и чем он мог утешить Нифонта?

В конце Холопьей улицы Нифонт вдруг схватил Василия за руку и, волнуясь, забормотал:

– Не буду я нынче дома ночевать, мало ли что удумает против меня воевода. У жениной сестры переночую. Вот ее дом. Подсоби мне, Вася, через частокол перебраться.

– Почто так? – удивился Василий. – Постучи в ворота, нешто не откроют?

– Будить не хочу, – прошептал Нифонт. – Я через сад проберусь к бане, там и отосплюсь. Только ты никому ни гу-гу об этом!

– Ладно. – Василий сдержал усмешку, решив, что Нифонт лукавит, совсем не баня его интересует, а постель молоденькой свояченицы, муж которой в данное время находился в Ладоге.

Нифонт узкой тропкой провел Василия на зады, где тын был пониже, и шепотом попросил его нагнуться.

– Я взберусь тебе на спину и перемахну через забор.

– Сапогами меня не извози, – проворчал Василий, нагибаясь.

Нифонт торопливо обтер сапоги о траву и с кряхтеньем полез на забор, упираясь коленями в широкую спину Василия. Нифонт был уже наверху, когда из-за соседнего частокола выскочили четверо молодцев в надвинутых на глаза шапках и молча бросились на Василия.

Василий не растерялся.

От его сильного удара кулаком один из нападавших упал на землю и остался лежать. Трое других повисли на Василии, пытаясь скрутить ему руки.

Василий отчаянно боролся, головой расквасив нос еще одному из злодеев. Он справился бы и с двумя оставшимися, но сильный удар по голове чем-то тяжелым погрузил его в беспамятство.

Очнулся Василий от холода. Он открыл глаза и сначала даже не понял, что открыл их, – такая его окружала темнота. Время и пространство перепутались у него в сознании. Не покидало ощущение, что он находится в какой-то необъятной черной бездне. На уши давила полнейшая тишина.

«Может, я уже на том свете? – подумал Василий. – Может, я в аду? Холод здесь, во всяком случае, адский!»

В памяти постепенно прояснилось все произошедшее с ним до того момента, когда на него навалились неведомые злодеи. Василий ощупал голову, она была в крови. Кровь засохла и на его разбитой скуле. Холод все сильнее давал себя знать.

Василий попытался встать во весь рост и ударился головой о низкий потолок.

«Так, похоже, это все-таки не ад», – промелькнуло у него в голове.

Василий сделал шаг вперед, потом еще и еще – рука уперлась в бревенчатую стену. Василий пошарил вдоль стены, нащупал угол и другую стену, пробрался вдоль нее – вновь наткнулся на угол. Он опустился на корточки, прислонившись спиной к стене. «Теперь понятно – это подземелье!»

Василий стал размышлять.

Сработан поруб добротно, значит, владелец его человек знатный, имеющий холопов, которые и мыкаются здесь, провинившись перед господином. Скорее всего, это застенок тысяцкого или кого-то из его друзей-бояр, а может, и княжеский. Чей бы ни был поруб, куда угодил Василий, в одном он был твердо убежден – к нападению на него причастен тысяцкий и его единомышленники, что собирались у него в доме. Всполошил их Василий своим отказом участвовать в их черных делах, вот и решились они пленить его, дабы он не разболтал лишнего.

С тем и Нифонта к Василию подослали. А он-то, растяпа, поверил байкам Нифонтовым про гнев Ядрилы, про ночевку у свояченицы… Василий горько усмехнулся. Ловко с ним справились, ничего не скажешь!

Долго, очень долго просидел Василий в кромешной тьме и в пронизывающем холоде, не обращая внимания на болевшую голову, забыв о голоде. Спать он не мог. Пытаясь хоть как-то согреться, Василий то и дело двигался, охлопывал себя по плечам.

Наконец откуда-то сверху раздался шорох, настолько явственный, что узник невольно вздрогнул и весь обратился в слух. Послышались еле различимые голоса, стук железа. Со скрипом поднялась крышка люка, и в мрачное подземелье прорвался красноватый свет масляной лампы.

– Ну и вонища! – пробасил чей-то голос. – Эй, соколик, вылезай!

Сверху спустили лестницу.

Василий на негнущихся ногах выбрался наверх и столкнулся лицом к лицу с мельником Жидятой и двумя его сынами, мрачными увальнями.

Василию связали руки и повели его темными переходами неизвестно куда. Втолкнули в какую-то каморку, заперев дверь снаружи.

– До вечера посидит здесь, – долетел до Василия удаляющийся голос мельника.

Один из его сынов спросил о чем-то отца, но ответ Жидяты Василий уже не расслышал.

В каморку доносился глухой шум воды с плотины.

Так, значит, он на мельнице! Василий знал это место. Знал он и Жидяту-нелюдима, которого все в Новгороде обходили стороной, ибо ведали, что не по-христиански живет Жидята. Языческим богам поклоняется. Первую жену схоронил, взял вторую, которая поначалу выходила замуж за старшего Жидятиного сына.

Женщина эта пришла в Новгород откуда-то с Белоозера и слыла волховицей. Про нее рассказывали, будто бы знает она секрет вечной молодости. Сколько лет живет она на мельнице, а все так же молода и хороша собой. Ни морщин у нее нет, ни хворей, но и детей тоже нет. И, вероятно, не будет.

Василий ни разу не видел мельничиху-волховицу, но слышал о ней много раз.

В каморке было тепло, и Василия разморило. Прикорнув в уголке, он не заметил, как крепко уснул. И снился ему сон.

Будто вошли к нему в каморку сыновья мельника, молчаливые, оба в белом, словно призраки. Развязали Василию руки, повели за собой. Вывели на темный двор. От свежих ночных запахов у Василия закружилась голова. Перед ним был дом мельника с лошадиным черепом на коньке крыши. В доме остро пахло полынью и еще какими-то травами.

Сыновья мельника втолкнули Василия в низкие двери, сами остались снаружи.

Взору Василия открылась тесная горенка, освещенная горевшей лучиной. На столе лежал обнаженный по пояс мельник с рассеченной грудью. В его нутре копалась окровавленными руками молодая женщина в темном облегающем платье. Голова ее была низко опущена, поэтому лица женщины не было видно. Изумленный Василий застыл столбом посреди горенки.

Женщина с чавкающим звуком извлекла руки из разверстой человеческой грудины и медленно подняла голову.

Ее косы были уложены венцом. Алебастровой белизны лоб и щеки отливали холодом, как и большие зеленовато-серые глаза, обрамленные густыми ресницами. На бледных губах женщины появилась слабая улыбка, которая, впрочем, нисколько не украсила это холодное лицо. Женщина властно указала Василию на скамью у стены.

Повинуясь жесту окровавленной руки, Василий сел, ощущая трепет во всем теле. Он был бы рад убежать отсюда, но его вдруг обуяло какое-то безволие.