Виктор Поротников - Василий Буслаев

Узнав, что вожака новгородцев зовут Василием Буслаевым, Святослав Ольгович принял его одного в своих покоях.

Беседа их текла в просторной светлице с расписными стенами и высоким сводчатым потолком, пол комнаты был застелен мягкими персидскими коврами. В узкие, закругленные вверху окна падал солнечный свет; день был в разгаре.

– Помнишь, друг Василий, я говорил тебе, что стану киевским князем, ежели умрет мой старший брат. Выпьем за помин души его! – Святослав поднял чашу с хмельным медом. – Всеволод был мне вместо отца.

Василий взял со стола чашу.

Хмельное питье разбежалось жаром по его жилам, взбодрило мысли.

– Я рад, Василий, что ты ныне в Киеве, – продолжил князь. – Это судьба, брат. Иди ко мне в дружину! Грядут большие битвы с суздальским князем и с поляками. Воеводой тебя сделаю.

– Так ведь и я пришел звать тебя в поход, княже, – улыбнулся Василий.

– Неужто новгородцы решились воевать с Юрием Долгоруким? – возрадовался Святослав.

– Я прибыл к тебе, княже, не от Господина Великого Новгорода, а сам по себе, – промолвил Василий. – Зову тебя в крестовый поход против безбожных сарацин.

Глаза Святослава стали большими от удивления.

– Дивно мне слышать такое из уст человека, потехи которого некогда весь Новгород будоражили. Что с тобой, Василий?

– Обет я дал поклониться Гробу Господню, – ответил Василий.

– Да у нас половцы под боком хуже сарацин! – возразил князь. – Бросай свою затею, Василий. Ступай ко мне в дружину. Будешь наше южное порубежье от поганых защищать. Тоже святое дело.

– Не могу я обет нарушить, князь, – вздохнул Василий. – Грехов на мне много. Лучше бы ты исполчил дружину свою и пошел бы вместе со мной к Иерусалиму. Далеко бы прославился!

– Как же я Киев оставлю! – воскликнул Святослав. – Да на кого?

– На Игоря, брата своего, – подсказал Василий.

– Мягок слишком Игорь, – поморщился Святослав, – молитву пуще сечи любит. Стоит мне уйти, и дня не просидит Игорь на столе киевском, сбросят его черниговские или смоленские князья. А то еще хуже – Юрий Долгорукий в Киев нагрянет!

– Кто же из вас великий князь? – спросил Василий.

– Я, – ответил Святослав, – а Игорь – тень моя.

– Жаль, князь, что расходятся наши пути, – с искренним сожалением произнес Василий. – Вместе мы совершили бы великие дела!

– И мне жаль расставаться с тобой, Василий, – признался Святослав, – ибо, чувствую, крепче сидел бы я на столе киевском, будь ты рядом со мной. Может, погостишь у меня денек-другой. После присяги киевлян мне и брату моему во дворце будет пиршество, – князь понизил голос, с полуулыбкой глядя на своего гостя, – со скоморохами, музыкантами и танцовщицами. Изъявишь желание, любую боярышню к тебе для любовных утех приведут. Оставайся!

– Прости, княже, обет не велит, – сказал Василий. – Для святого дела мне нужно обрести чистоту сердца и помыслов, а то удачи не будет.

– Что ж, твоя правда, – согласился Святослав. – В Писании сказано, что чистые сердцем узреют Бога. Коль увидишь Его, попроси, чтоб отвратил Он от Руси набеги половецкие.

В дальнейший путь вниз по Днепру ладья новгородцев двинулась вместе с большим купеческим караваном. В том караване были ладьи из Киева, Смоленска, Чернигова; были также суда греков и генуэзцев. Двадцать кораблей, словно стая белокрылых птиц, растянулись на стремнине широкой вольной реки.

Впереди караван подстерегали грозные днепровские пороги, преодолеть которые можно было только по суше, волоком перетаскивая ладьи, на спине перенося товары и снедь. У порогов торговые караваны часто подстерегали орды степняков. Торговые гости для них желанная добыча. Поэтому купцы старались скопом преодолевать опасное место.

Каждое утро Анфиска упражнялась в стрельбе из лука, пуская стрелы в обитый войлоком деревянный щит, прикрепленный к мачте. Наставниками Анфиски были Василий и Худион, самые лучшие стрелки во всей дружине. Скоро нежные девичьи руки научились ловко управляться с тугой тетивой и метко посылать оперенные стрелы точно в цель, вызывая одобрительные возгласы ратников.

Но Анфиске этого было мало. По вечерам она с упорством метала ножи в тот же самый щит. Этому мастерству ее обучал Фома, одинаково хорошо кидавший ножи в цель и правой и левой рукой. Упорная Чернавка взялась было и за копье, но, как оказалось, ее руке недоставало силы, чтобы метнуть сулицу на нужное расстояние.

Однажды после очередного меткого броска ножом, когда даже Фома восхищенно присвистнул, Анфиска горделиво обратилась к Потане:

– Что, друг Потаня, гожусь ли я в воины?

Потаня помолчал и негромко ответил:

– Вот когда сможешь, Анфиса, лишить жизни человека ножом ли, стрелой ли, копьем ли – все равно как, – тогда и будет видно. Пока же все это удальство, не более. Уметь метать нож и уметь убивать – не одно и то же.

Чернавку такой ответ Потани немного озадачил и настроил на томительные размышления. И впрямь, сумеет ли она своей рукой оборвать чью-то жизнь?

– Коль ты не прикончишь врага, значит, он тебя прикончит, – жестко сказал Анфиске Фома.

– А у тебя самого рука дрожала, когда ты приканчивал своего первого недруга? – спросила Чернавка, пытливо глядя Фоме в глаза.

Фома ответил откровенно, как всегда:

– Сердце дрогнуло слегка, а рука нет. Было мне тогда всего шестнадцать лет, и гнался я за одним очень лихим конокрадом. Догнал и убил его в рукопашной схватке. После несколько дней мне казалось, что чужая кровь у меня на ладонях.

Все купцы в караване знали, что на красной ладье плывут воины Христовы, что с благословения епископа новгородского двинулись они в свой далекий путь. Поэтому, когда караван подошел к порогам, буслаевской дружине уступили место впереди.

Вытянули новгородцы из реки свой корабль, поставили его на катки и поволокли по утоптанному степному шляху. Все пожитки и оружие оставили на судне, поскольку по равнине ладью даже с грузом тащить волоком легче.

Следом за новгородцами тянули волоком свои суда все прочие торговые гости. Волок протянулся без малого на полторы версты. Горячее солнце поднялось к полудню, перевалило за полдень и свалилось в багрово-пурпурную закатную дымку, а люди продолжали без роздыха свой тяжелый труд. К ночи ладьи нужно непременно спустить на воду, а то, не дай Бог, нагрянут в сумерках коварные степняки, беды не оберешься!

Спустив на воду свой корабль, новгородцы стали помогать тянуть идущее следом судно. Это был неписаный закон: выбрался сам, помоги другому. Когда вторая ладья коснулась днищем воды, люди с нее тоже оказали помощь следующей за ними ладье. Так продолжалось, пока все двадцать ладей не преодолели сухой путь.