Франц Финжгар - Славянский меч [Роман]

Среди всадников был и Радован. На голове его сверкал позолоченный шлем, на груди сиял серебряный доспех.

Эпафродит весело улыбнулся старику, увидев его в боевом снаряжении.

Заметив Истока, бледного, в истлевшей тунике, с цепью на шее, Радован кинулся к нему и слабыми руками прижал его к сердцу; задыхаясь от слез, он шептал:

— Исток, Исток, сын мой! Как трудно было мне спасти тебя…

Не прошло и нескольких минут, как на Истоке уже были доспехи магистра педитум, золотой орел горел на его груди, а на поясе рядом с мечом висел маленький мешочек с камешками из шлема Хильбудия. Хоть и торопился Исток, но не позабыл про него.

По граниту Средней улицы зацокали подковы, а у Адрианопольских ворот Исток, магистр педитум, прокричал пароль, который сообщили ему бежавшие с ним палатинцы.

Часовые распахнули створки ворот, отдали честь, и всадники бешеным галопом вырвались из Константинополя на свободу.

В тот же час поднялись паруса, ветер расправил, наполнил их, и торжествующий Эпафродит вышел в открытое море.

Уже на заре следующего дня всколыхнулся весь Константинополь. Словно пожар в степи, раздуваемый вихрем, полыхала весть о таинственных событиях минувшей ночи. Она обожгла клиентов у дверей почтенных консуларов и преторов, богатых сенаторов и лукавых купцов. Точно ревущий дракон, достигла она форумов, докатилась до лачуг сброда на Золотом Роге, овладела толпами народа на широкой Месе. «Исток, Эпафродит!» — в ужасе шептали увядшие губы именитых горожан, едва они пробуждались от сна. «Исток, Эпафродит!» — вопила толпа, влюбленная в эти имена. Исток — прославленный воин, блестящий центурион; Эпафродит — самый щедрый благодетель на ипподроме! Толпа понимала, что навсегда лишилась наслаждения, которое сулили на грядущих играх участие славина Истока и неизменно щедрая длань Эпафродита. Ослепленная корыстной любовью к своим кумирам, толпа позабыла о Византии, позабыла о костлявой руке всемогущего деспота, который страшно мстит за любое бранное слово, направленное против него либо против сверкающего нимба священной августы. Толпа неистовствовала. Оборванная, полуголая, она кишела на грязной улице, соединяющей Рабский рынок с форумом Константина, она валила по Царской дороге под аркады Тетрапилона на форуме Феодосия. Зеленые подослали к ней хорошо оплаченных подстрекателей; те возмущали народ против императрицы, угрожали дворцу кулаками, вопя при этом: «Убийца!»

Шум нарастал; толпа, будто полая вода, затопила мраморную площадь Константина, подступив к громаде императорского дворца. Людской вал вздымался все выше, крикуны вырастали будто из-под земли. Многим из них не было никакого дела до Истока и Эпафродита, просто подвернулся случай дать выход накопившейся злобе, и они открыто проклинали императрицу и деспота, зло издевались над ними.

Только что проснувшийся дворец пришел в волнение. Асбад на рассвете узнал о том, что произошло ночью. Он примчался во дворец, наорал на офицеров, избил солдат и, наконец, выделил отряд герулов и германцев, чтобы схватить и бросить в казематы всех ночных часовых. Асбад боялся императора и Феодору и во что бы то ни стало хотел спрятать концы в воду. Однако услыхав, что ночью скрылось двадцать лучших воинов-славинов, что конница промчалась через Адрианопольские ворота, одурачив караул, он растерялся; вопя, он отдавал приказ за приказом, и сбитые с толку офицеры не знали, какой из них прежде выполнять. И вдруг еще этот бунт на улицах! Придворные дамы дрожали в испуге, евнухи скользили как тени, скрюченные, трясущиеся. Все зажимали уши и жались по коридорам. А снаружи набегали волны, крики воодушевляли толпу, бешеные удары сотрясали ворота Большого дворца.

Феодора проснулась и позвала Спиридиона. Ударила молоточком из слоновой кости по диску один раз, второй, третий — молоточек сломался. Евнуха не было. Вбежали перепуганные рабыни, с воплями повалились на колени.

— Восстание! Бунт! Ужас! Чернь разгромит дворец!

Феодора побледнела, закусила губу, черные стрелы бархатных бровей переломились.

— Асбада ко мне!

Рабыни разбежались, Феодора осталась одна. Она стояла посреди комнаты, распущенные волосы темными волнами сбегали по спине и по взволнованно вздымающейся груди. Мелкая дрожь сотрясала тело, но взгляд сверкал мужеством и самообладанием.

В мгновение ока Асбад оказался у ее ног, ища губами белую туфельку.

Но императрица отдернула ногу, пренебрегая дворцовым этикетом, топнула по мягкому ковру и приказала:

— Бей их! Чего ждешь?

— Светлейшая августа, море людей, караул невелик! — бормотал он прерывающимся голосом, не осмеливаясь взглянуть на женщину с поднятым кулаком, возвышавшуюся над ним, словно амазонка.

— Бей, сказала я! Руби, пробейся сквозь этот сброд, ищи помощи в казармах! Ступай!

Асбад тут же распорядился освободить связанных палатинцев и всеми силами ударил по бунтовщикам. Его красивый жеребец, когда он направил его на толпу, заржал и поднялся на дыбы. Могучие герулы выставили копья, их острия открыли родники крови; толпа расступилась, дикий вой разнесся над просторной площадью. Асбад размахивал своим сверкающим мечом, лезвие которого едва не задевало головы людей. Толпа узнала Асбада, град камней и кирпичей, заготовленных для сооружения храма святой Софии, посыпался на него. Клин герулов и германцев врезался в толпу. Но сзади напирали новые и новые тысячи бунтовщиков, податься в сторону было невозможно, и толпа вплотную подкатила к палатинцам. Остервеневшие люди выхватывали копья у солдат и ломали их, обрывали поводья лошадей, резали ремни. Асбад рубил уже сплеча, кровь брызгала фонтаном вокруг. Жеребец испугался и обезумел. Самые дерзкие оборванцы, ухватившись за стремена, тащили Асбада за ноги с криком:

— Долой прелюбодея! Он — любовник Феодоры! Он бросил Истока в подземелье! Он погубил Эпафродита! Смерть ему!

Руки Асбада дрогнули, левая пыталась ухватиться за гриву разнузданного коня. Асбад был превосходным наездником, но сейчас с трудом держался в седле; правда, он еще выкрикивал слова команды, но солдаты не могли прорваться к нему. Люди пустили в ход зубы, ломали копья, в тесноте многим не удавалось даже выхватить меч из ножен. Асбаду стало страшно при мысли о смерти.

А что, если его стянут с лошади, растопчут и задушат? Изо всех сил вонзил он шпоры в бока своего коня. Благородное животное заржало от боли, рванулось и поскакало по телам и головам людей, словно его несли морские валы.

И тут внезапно загремели трубы тяжелой конницы. Народ замер. На Царской дороге сверкали доспехи.