Франц Финжгар - Славянский меч [Роман]

Минуты уходили, его стоическая душа и могучий дух изнемогали. Он встал. Взял темный плащ, шелковым платком обмотал голову, поверх него натянул капюшон и вышел в атриум.

— Идут! — шепнул Нумида.

Эпафродит был настолько возбужден, что не услышал доносящихся издалека смеха, пения, шагов.

— Это шум с площади!

— Нет, светлейший! Площади давно стихли.

Вскоре Эпафродит и сам смог различить веселые вопли подгулявших солдат.

— Ты не заметил, куда делись соглядатаи, что торчали возле дома?

— Дремлют у ворот советника Иоанна.

«Отлично, — подумал Эпафродит. — Солдаты незамеченными проникнут в мои конюшни».

Смех, крики, шутки, песни, нетвердые шаги пьяных гуляк приблизились уже к самым воротам. Кто-то с размаху налетел на них так, что они загудели. Эпафродит и Нумида различили слова, сопровождаемые общим хохотом:

— Этого он тоже в руках держит!

— Старик — славин. Хорошо играет, — подмигнул Эпафродит.

Постепенно голоса удалились и наконец совсем затихли.

Эпафродит и Нумида пошли в сад. Раб поспешил вперед и через несколько минут бегом вернулся:

— Славины седлают коней, господин! Их никто не заметил!

— Лодки готовы? Оружие? Мечи? — лихорадочно спрашивал грек.

— Все готово, господин!

Они спустились по тропинке к морю.

Маленькая лодка, которой управлял сильный раб, легко скользила по волнам. На некотором расстоянии за ней бесшумно двигалась ладья побольше.

Когда они вышли в Пропонтиду, укутанный в темный плащ Эпафродит взмолился:

— Господи, помоги, спаси его!

Гребцы осторожно, без малейшего шума и всплеска, погружали весла в воду. Таинственными тенями скользили лодки по безмолвной пучине, которая словно замерла в страхе, исполненном ожидания.

Звезда над куполом святой Софии указывала полночь, когда они пристали к садам императора. Большая ладья укрылась в густых зарослях лотоса, в ней никто не шевельнулся. Из маленькой лодки на берег вышли Нумида и Эпафродит.

На площадке мраморной лестницы из тени кипарисов выступила темная фигура.

Сердце Эпафродита заколотилось.

Человек махнул рукой, и они последовали за ним по извилистым тропинкам между пиниями, кипарисами, пальмами и миндальными деревьями.

Тень замерла, поджидая Эпафродита.

— Стоп. Дальше не пустят! Стража!

— Вперед! — прошептал Эпафродит и решительно направился к неподвижному, словно статуя, палатинцу.

Спиридион юркнул за олеандр.

При виде Эпафродита палатинец отвернулся и пошел прочь, словно смотрел на пустое место.

Спиридион был изумлен. Испуганно последовал он за греком и, склонившись к нему, произнес голосом, в котором звучал ужас:

— Ты волшебник, о господин!

— Да, но только на эту ночь! Караул околдован. Он не видит нас!

Спиридион обрадовался. Всей душой уверовав в волшебную силу Эпафродита, он смелее пошел вперед, трепеща перед греком. Скажи тот сейчас, что он, Спиридион, не получит ни гроша, евнух не осмелился бы возразить волшебнику и безропотно, с покорностью выполнил бы любое его желание.

Скоро они приблизились ко второму караулу, что стоял у ворот, ведущих из сада во дворец.

Матово отсвечивал шлем в безлунной ночи. Серой тенью поблескивал меч в руках воина.

Спиридион открыл дверь так тихо, что не скрипнули петли. Солдат не двинулся с места, не поднял свой меч и не преградил им путь. Каменным изваянием застыл он на месте.

Теперь Спиридион окончательно убедился в волшебных чарах Эпафродита.

В страхе перед Эпафродитом и в то же время осмелев под защитой могущественного грека, он быстро повел обоих по мрачному лабиринту коридоров, лестниц и кривых переходов к последней двери, которая вела в жилище тюремщика.

Здесь Спиридион остановился.

— Господин, ты заколдуешь тюремщика?

— Нет, его не могу.

— Мы пропали! — застонал евнух.

— Открывай! — приказал Эпафродит.

— Пропали, пропали! — причитал евнух и быстро крестился, отодвигая засов.

— Зажги факел!

Нумида высек под плащом крохотный огонек и зажег факел.

Спиридион указал пальцем на вход и, весь дрожа, сжался у стены за влажным от сырости столбом.

— Я подожду, я подожду, идите одни!

Нумида ударил в дверь.

— Открывай!

— Нет, никому.

— Великий властелин земли и моря приказывает тебе!

Серая физиономия тюремщика появилась в дверях, освещенная светом факела. Эпафродит распахнул плащ, и тот остолбенел, потрясенный сверканием роскошного одеяния.

— Ты большой человек, — поклонился тюремщик, — но ты не самодержец! Не могу.

— Читай!

Эпафродит извлек из серебряной трубки пергамен с подписью Юстиниана, содержащий императорское дозволение видеть Ориона.

Плохо умел читать тюремщик, однако руку деспота он узнал.

— Он поклонился до земли и снял ключи.

— Чтоб ты не сомневался, вот тебе еще одно доказательство! Узнаешь перстень?

— Августы? — разинул тот рот и поклонился снова, на сей раз перстню.

Заскрипели резные ключи, загремели засовы, завизжали первые двери, заскрежетали вторые и третьи.

— Только ты, господин, иди один, о нем, — он указал на Нумиду, — не написано.

— Хорошо, пойду только я, — ответил Эпафродит и взял факел у Нумиды, многозначительно посмотрев на него.

Душа грека замерла от волнения. Тонкий нос его даже не ощутил жуткого смрада, хлынувшего из темницы. Один шаг до победы, одна минута, быстрая и решающая. Эпафродит вдруг почувствовал силу в своей старой и дряблой руке, он готов был схватить нож и вонзить его в грудь любому, кто встанет на его пути.

Увидев Истока, грек побледнел. Губы его задрожали, глаза защипало от слез. Грохнула цепь — это Исток шевельнулся, чтоб посмотреть на вошедшего. Тьма была в его глазах, жалкое безумие отражалось в них.

Эпафродит встал посреди темницы, факел трепетал в его руке, он не мог выдавить из себя ни единого слова.

В этот момент за дверью раздался шум, на пол рухнуло что-то тяжелое. В темницу вбежал Нумида, его туника была в пятнах крови.

Исток встрепенулся, он узнал Нумиду, узнал Эпафродита. Сложив на груди окованные руки, он поднялся и глухо, как из могилы, произнес:

— О боги! Спасите меня! Помогите, молю богом вашим Христом!

Когда Нумида увидел своего любимого господина, прикованного к кормушке, разглядел его изможденное и потемневшее лицо, он зарыдал во весь голос, повалился к его ногам и стал целовать окровавленные лодыжки, рассеченные железной скобой.

— Быстрей, Нумида! — командовал Эпафродит.

Привыкший к шелку и бархату, к мягким перинам и благовонным покоям, грек опустился на колени в нечистоты возле Истока. Нумида извлек из-за пазухи и проворно размотал сверток со стальным инструментом.

Заскрипели, заскрежетали пилы. У изнеженного торговца по умащенному лицу заструился пот. Но он не прекращал работы. Гремело и скрежетало железо на обручах вокруг запястий, на лодыжках. Медленно вгрызались в металл пилы, нехотя поддавались оковы, с дикой силой разрывал их Нумида; вот уже освобождена одна нога, правая, потом левая, за ней руки. Исток поднял и вытянул их. Захрустели застывшие и онемевшие суставы. Принялись за обруч на шее. Он был слишком толст. Время летело.