Франц Финжгар - Славянский меч [Роман]

На четвертый день, после того как войско оставило поле боя, оно подошло к граду Сваруна. Юноши помчались по долинам, поспешили через горы, чтобы возвестить о его возвращении. Кипела радость, хриплые голоса затягивали давории, трубачи заглушали песни своей громогласной музыкой, а скотина жалобно мычала, словно предчувствуя, что близится час, когда ей придется лечь на жертвенники и погибнуть под ножами, чтобы насытить голодных.

На заходе солнца перед войском раскрылась родная долина. Обработанные поля приветствовали воинов.

Исток вырвался из глубоких раздумий. Надел шлем, поправил волосы, взмахнул мечом, и конница помчалась. Кроваво-красные лучи угасающего солнца озарили доспехи и шлемы, кони заржали. Вскоре впереди показался укрепленный град Сваруна. Юноши придержали коней. Все с нетерпением ждали, когда отворятся ворота и оттуда выйдет толпа нарядных девушек, впереди них — Радован, а между ними — старейшина в белой одежде.

Первые всадники уже поднимались на холм, а все войско заполонило долину, когда ворота отворились. Первым показался Радован с лютней, за ним высыпала толпа девушек. Радо устремил на них свой соколиный взгляд, ища лицо Любиницы, ее белоснежные одежды. И вдруг брат и суженый девушки в один голос воскликнули:

— Что случилось? О Морана!

В знак печали у девушек были распущены по плечам волосы. А лютня Радована стонала так горько, что у Истока сжалось сердце.

— Что случилось? Неужели умер отец? Его не видно. Где Любиница? Ее тоже нет.

Воины, ехавшие сзади, помчались что есть духу, чтобы скорей узнать, какая беда постигла племя. А тем временем передние ряды уже смешались с встречавшими. Рога на мгновение стихли, давории смолкли, вокруг разнесся женский плач. Воины замерли, немо глядя на град, откуда к Истоку спускался Радован.

Протяжно и тоскливо застонала струна и замерла. Сокрушенный и уничтоженный, склонился Радован перед Истоком. Глаза его были заплаканы.

— Что произошло, Радован? Говори! Страх терзает меня…

— О почему, Исток, ты его не убил? О почему я не отбил ее, проклятья на мою старую голову!

— Не болтай! Не мучь меня! О ком ты говоришь?

— О псе, о коровьем хвосте, о дьяволе, о-о-о-о, почему ты не убил его?

— Тунюш напал на град, на отца?

— Где Любиница? — закричал Радо и скрипнул зубами.

— Любиница! — повторил Исток и стиснул рукоятку меча.

— О… о… он украл ее…

Радован зарыдал, как ребенок, и опустился в пыль посреди дороги. Юноши, побледнев, смотрели друг на друга. Их окружили воины, печальная весть о похищении Любиницы передавалась из уст в уста. И тогда раздался голос старого славина:

— В погоню! На гуннов!

И словно из всех душ вырвал он эти слова, зашумели воины — будто вихрь пронесся над градом:

— В погоню! На гуннов! Смерть им! Гибель гуннам!

Исток и Радо поехали к Сваруну. За ними тронулись старейшины Велегост и Боян с товарищами. Двор наполнился народом. Люди с сочувственными словами подходили к Сваруну, который сидел на колоде перед домом и утирал слезы, катившиеся по длинной бороде.

Исток опустился на колени и взял его за руку.

— Не плачь, отец! Мы отомстим за Любиницу.

— Мы спасем ее, старейшина, если только она жива! Этот меч разрубит пополам беса Тунюша!

Радо схватился за рукоятку, обнажая свой меч. Все снова зашумели:

— В погоню! На гуннов! На Тунюша!

Крик словно пробудил старца, он оперся на плечо Истока, простер руки и в полной тишине произнес глухим голосом:

— Да пребудут с вами боги, как они были до сих пор! Принесем жертву в знак благодарности!

Духом-хранителем града прошел старец, опираясь на сына и будущего зятя, мимо рядов воинов на холм под липой.

Вспыхнул огонь на жертвеннике. В набожном благоговении смолкло и склонило головы войско. Озаренные пламенем, поблескивали одежды девушек, черные распущенные волосы угрожающе обвивались вокруг безмолвных жриц. Словно сами духи мести спустились на землю и держали при свете кровавых факелов совет, как отомстить гуннам.

К небу вздымался пахучий дым сжигаемой жертвы. Сварун простер руки, губы его трепетали.

Когда обряд завершился, Сварун отпил из раковины несколько глотков жертвенной медовины и обратился к старейшинам:

— Возрадуйтесь, люди! Боги вернули мне сына, они вернут мне и дочь, вернут солнце прошлых дней! Радуйтесь, люди, радуйтесь!

Старик возвратился в град, по долине побежали крохотные огоньки; разгораясь, они становились больше и больше, превращаясь в огромные костры. Люди ожили, понеслась песня, зазвучал гонг, в победном торжестве потонула печаль.

Лишь в доме Сваруна не было шумного веселья. Старейшина притулился в углу на овечьей шкуре, голова его склонилась низко на грудь. Радо и Исток, Велегост и Боян сидели на колодах вокруг огня. Жареная ягнятина не шла им в горло, рог с медовиной не переходил из рук в руки. Снаружи веселился народ, который совсем недавно готов был плакать, отчаиваться, проклинать, а сейчас — одно слово, чаша хмельного вина — и в заплаканных глазах засверкала радость, плач перешел в смех, стон — в веселую песнь.

Долго молчали люди вокруг Сваруна, погруженные в тяжкие раздумья.

— Вы одержали славную победу, сын! У Мораны было много дел. Перун вам сопутствовал.

— Жатва Мораны не была обильной. Мы щадим братскую кровь, отец!

Сварун поднял косматые брови и взглядом одобрил слова Истока.

— Горе народу, который собственной кровью удобряет землю. Не пасти ему свои стада на лугах. Нагрянет враг, и чужие стада вытопчут их. Сын, если даже ты позабудешь своего отца, не вспомнишь о его могиле, куда вскоре опустишь его прах, если подашься на юг, если народ ринется вслед за солнцем на запад — не забудь моих слов. Только согласие принесет нам славу, мирную жизнь и упитанные стада, только тогда солнце свободы воссияет над нашей головой. Не будет согласия — нагрянет чужеземец, всем согнет шею, и свободный превратится в раба.

Наступило молчание. Лишь тихое потрескивание поленьев нарушало тишину. Искры взметались вверх, исчезали в длинных языках пламени, уходившего под самый закопченный потолок. Благоговение — словно люди слушали пророка — охватило взволнованно бьющиеся сердца.

Тихо и сокрушенно, с виноватым видом вошел Радован. Никто не повернул головы в его сторону. Он почувствовал, что пришел не вовремя, нарушил торжественность минуты. Старик пробрался в угол, прижав руки к обнаженной груди.

Сварун посмотрел на него, и в его взгляде не было злобы.

— Расскажи о разбойнике, Радован. Печаль давит мне грудь, душит. Не могу в одиночестве!

Исток укоризненно взглянул на певца.

— Почему ты не уберег ее, не защитил?

Старик продвинулся к огню. Лицо его при свете костра выглядело сморщенным и худым. А когда он заговорил, голос его звучал так робко и так сокрушенно, что Исток в удивлении повернулся к нему.