Франц Финжгар - Славянский меч [Роман]

Оказавшись одна в ночной степи, Любиница не испугалась. С тех пор как ее похитили с отцовского поля, грудь ее не вдыхала воздух свободы. И только теперь, когда она рассталась с Аланкой, когда мелкие капли дождя оросили ее пылающее лицо, когда она почувствовала в легких студеный степной воздух, — только теперь она ощутила свободу. Ее нежные, но сильные руки уверенно держали поводья, конь весело пофыркивал и летел в ночь, словно нес на себе молодого гунна. Она позабыла о вурдалаках, не думала о Шетеке, даже с бесами она бы не побоялась схватиться — столько силы и уверенности вливало в ее жилы стремление к свободе.

Плавно, словно птица, танцующая в воздухе, покачивалась Любиница в седле. Волосы выбились у нее из-под шапочки и влажными прядями рассыпались по спине и плечам. Одежда промокла насквозь, дождь, не переставая, струился из низкой пелены облаков. Разгоряченному телу приятна была прохлада, она заставляла девушку крепче натягивать поводья — конь резво мчался по мокрой траве. Несколько раз она останавливала его и прислушивалась, не слышно ли топота копыт позади. Нет, тихо, как в могиле. Ни воя волков, ни рева кабанов, ни лая лисиц. Храбрость переполняла сердце Любиницы. Пробуждались мечты. Ей чудилось, будто она мчится по знакомой дороге с отцовских пастбищ. Спускается, мокрая и усталая, по склону в град. Сварун при виде ее рыдает от радости. Исток и Радо, наверное, уже вернулись с войны, и она гордо подсядет к ним, герой среди героев, равная среди равных. И все старейшины и отроки поднимут копья и топоры и в один голос воскликнут: «Мщение! Мщение! На гуннов!» Девушки заплетут и умастят ее косы, под липой заблагоухают жертвы. О, весь народ будет славить ее, достойную дочь Сваруна!

Чем дальше, тем больше разгоралась ее фантазия. Она позабыла о том, что бежит из лагеря гуннов, из когтей Тунюша. Словно неугасимый факел мерцало впереди счастье, цель ее пути. Назад уходила степь, серая равнина без конца и края разворачивалась перед ней из серой мглы под туманным сводом, тесным обручем обнявшим землю. Казалось, что конь топчется на одном месте. Только когда мимо пробегали темный куст или слабо поблескивающая лужа, она убеждалась, что скачет все дальше и дальше.

К рассвету дождь прекратился. Бледный свет озарил окрестность. Мечты растаяли. Девушка пристально смотрела вперед, меж конских ушей, в надежде увидеть реку. Однако взгляд не в силах был пробить туман, устилавший землю и неподвижно стоявший перед ней. Она словно мчалась по морским волнам. Эти волны то откатывали назад, то лениво расходились вправо и влево, то нагромождались одна на другую, застилая узкий окоем белой пеленой. Любиницу охватил ужас.

«Заблудилась? О Девана, о Святовит!»

Она огляделась вокруг.

«Хоть бы увидеть звезды! Хоть бы взошло солнце! Не знаю, где встает солнце, а где — луна».

Ей почудилось, что слева туман гуще, что волны его уходят вниз и там движутся в одну сторону.

«Там Дунай! Клубы тумана идут по течению».

Она повернула коня влево и пустила его в галоп. Но реки не было. Туман по-прежнему клубился впереди; равнине, пустынной, мокрой и печальной, не было ни конца ни края.

«К утру будешь у Дуная!» — сказала Аланка. Любиница вспомнила ее слова, и сразу же в памяти встали ее жуткие глаза, пылающие угли, словно у вурдалака. Насквозь промокшая девушка задрожала, ощутив под сердцем холод. Дрожащими губами она шептала обеты богам и призывала на помощь Девану; руки устали, тупое изнеможение охватывало все тело. Тяжелые пряди мокрых волос леденили шею, виски. Близился рассвет. Из травы испуганно выпархивали птицы. Любиница всякий раз вздрагивала, по коже пробегали мурашки. Время от времени доносился странный вой какого-то незнакомого зверя. Она прислушалась: конский топот!

«Нашли мой след! О боги!»

Она стиснула коленями коня, упала ему на шею и помчалась что есть духу вперед. Топот стих, усталый конь остановился, и вновь в ушах раздался стук копыт. Она замерла, стараясь понять, откуда он доносится. Но все было тихо. Лишь громко колотилось сердце, в висках стучала кровь, в ушах гудело. На минуту Любиница успокоилась, ей стало стыдно. Сколько раз, бывало, она мчалась ночью в стране славинской! Сколько раз оказывалась в степи одна! Чего же теперь бояться?

Она погладила коня по шее, дала ему фиников и, ласково назвав по имени, похвалила за быструю скачку. Услыхав звук своих собственных слов и благодарное фырканье коня, который хрупал, позвякивая удилами, она успокоилась, страх отпустил ее сердце.

«Чего бояться? Гунны ловят воров, угнавших у них коней. Они еще не вернулись. А когда вернутся, не сразу заметят, что меня нет. До той поры я буду уже за рекою. Только бы рассеялся туман и взошло солнце. О, тогда я быстро доскачу до Дуная!»

Конь щипал траву. Любинице стало жаль его; да и сама она ощутила голод и усталость. Она соскочила на землю и, отвязав от седла сумку, вынула лепешку и кусок холодного жареного мяса. Твердая корочка захрустела под белыми зубами. Однако не успела девушка проглотить и куска, как в тумане разнесся дикий протяжный вопль. Еда выпала из рук. Любиница птицей взлетела в седло и помчалась. Вопль повторился, слева в траве что-то двигалось, словно бы всадник. Не раздумывая, подгоняемая страхом, она хлестнула коня — только бы убежать подальше от крика, прозвучавшего среди степи. Целый час бешеным галопом скакала она по равнине. Степь уходила назад, в тумане таяли кусты, им на смену вставали другие, а крик и конский топот позади все еще подгоняли ее. Много раз ей казалось, будто она видит впереди длинную ленту Дуная, тогда она подхлестывала коня, и прекрасный скакун летел стрелой. Но всякий раз пряди тумана, причудливо извиваясь, отступали, лента водяной глади исчезала, а впереди по-прежнему простиралась мертвая бесконечная равнина. Силы покидали ее, конь шел все медленнее и спотыкался. Она потянулась к сумке, чтоб поддержать его силы куском лепешки, но сумки у седла не было. В спешке она позабыла ее на месте привала. Теперь она осталась еще и без еды. Словно лопнула последняя надежда, она бессильно уронила руки вдоль тела, конь встал и, немного передохнув, сам по себе усталым шагом двинулся дальше. Любиница повернулась в седле и прислушалась. Ни криков, ни стука копыт — все спокойно. Лишь сердце ее тревожно и громко стучало в груди.

— О Морана, я дам тебе семь лучших козлят за то, что ты пощадила меня!

Шагом поехала она дальше. Наступило утро, солнечные лучи растопили туман, он закипал, волновался, редел. И вдруг, словно кто-то сдернул с окна тяжелую завесу, перед ней открылась земля. Слева Любиница увидела холмы, сужавшиеся в ущелье, впереди тянулась длинная камышовая заросль.