Сергей Зайцев - Тур — воин вереска

Когда по дороге потянулся обоз, тогда и наши герои продолжили свой путь. Так, с обозными, они в Рабовичи и прибыли.

Русские уже как раз располагались на отдых — прямо возле церкви, где была небольшая, но весьма подходящая для стоянки лужайка. Верно, суровый начальник был в этом войске, никто из русских и калмыков не своевольничал, не безобразничал; опасались; рассёдлывати лошадей, доставали питьё и немудрящую снедь из перемётных сум, садились на землю, на траву и тут отдыхали. Рабовичских не грабили казаки, как до этого грабили не раз; не тронули церковь калмыки-басурманы, только подковыляли некоторые ближе к паперти и, бритые головы запрокинув, утирая платками потные лбы, дивились нехристи на ажурный медный крест и на край колокола, что был виден снизу. И никто не думал обижать престарелого священника, который вышел к прибывшим на крыльцо.

— Времена тяжёлые пришли, времена испытаний! — он сурово и открыто посмотрел в глаза офицерам. — Все мы братья православные. Но много несогласия между нами — на радость врагам. Ибо нет будущего у недружной семьи, нет пути у идущих вразброд, нет смысла у пекущихся лишь о себе. Вспомните отца Афанасия, добрые паны, игумена, преподобномученика [12] Афанасий Филиппович (около 1597—1648) — преподобный, брестский игумен, белорусский церковный, политический и общественный деятель. Последовательно выступал против унии с Римом, мужественно отстаивал права брестского православного братства. За критику унии отец Афанасий был заключён в темницу и после того, как он отказался отречься от православной веры, был подвергнут жестокой казни; есть основания предполагать, что Афанасий Филиппович после пыток был похоронен заживо. . Почти уж сто годков минуло, как был он на Москве и просил у россиян заступничества от засилья римских католиков, от униатов. Да что-то не спешит с помощью горняя Россия... С верой единой, братья, станем едины. Войдём в храм и помыслим с чистым сердцем друг о друге. В чём да поможет нам Господь!..

Офицеры вошли в храм помолиться. Молча и чинно они преклонили колени перед иконой Пресвятой Богородицы и стали молиться каждый о своём.

Люба рассматривала их некоторое время с интересом — старого седовласого и троих молодых — розовощёких, плотных, с чёрными усами, в новеньких кафтанах, с саблями на боку в богатых ножнах. Ибо не много у неё было в здешних местах, в глуши, развлечений; каждый новый человек был здесь для юного сердца, жаждущего новизны и разнообразия, истинным развлечением; особенно человек благородных кровей, человек важный и состоятельный, могущий влиять на людские судьбы, человек высоких помыслов — уж коли в храм спешит. И каждый выход в церковь был для неё не только святым долгом и необходимостью и подчинением зову души, но одновременно и способом развеять скуку... Как вдруг заметила в слабо освещённом уголочке, сразу за деревянной колонной, возле аналоя девушку... красивую девушку. И не сразу узнала её. А как узнала — Марию, Марийку, дочь священника, — так и удивилась, как она стала хороша. Люба не могла бы сейчас сказать, когда в последний раз видела её. Но хорошо помнила, что была она тогда ещё девочка. Обе они были девочки ещё. Да, с тех пор много времени прошло. А когда-то в детстве даже играли вместе. Марийка очень изменилась. Люба даже подумала: будь она одним из этих молодых офицеров, непременно Марийкой бы увлеклась, и трудно было бы ей сейчас сосредоточиться на молитве.

Тут и Марийка подняла на неё глаза и тоже узнала — тихая, вежливая улыбка тронула уста. И от некой тайной мысли вдруг дрогнула её рука, ставившая поминальную свечу на подсвечник, колыхнулся язычок пламени. И отступила девушка в полумрак храма, пряча вдруг зардевшиеся щёки. От внимания Любаши не укрылся этот внезапный румянец и немало её удивил. И немало же Любаша сейчас бы отдала за то, чтоб дознаться той тайной мысли, что заставила дрогнуть руку Марийки и что вдруг смутила подругу давних детских лет.

Тем временем офицеры просили помощи у Господа, у Пресвятой Богородицы и... прощения у священника. И потом просили они еды для солдат и корма для лошадей.

Священник, обращаясь к ним и ко всей собравшейся пастве, сказал проповедь, в которой были такие слова:

— Не ищите, дети, богатств земных, а ищите Господа и любовь и обретёте спасение. Что же до богатств мира сего — они только блеск слепящий; сегодня они есть, а завтра — потонули во мраке и никто не вспомнит о них... И тридцать сребреников, за которые Иуда Искариот продал первосвященникам своего Учителя, и тридцать тысяч золотых дукатов, которые сулили иудеи королю арагонскому и кастильскому [13] Печально знаменитый генерал-инквизитор Торквемада убеждал короля и королеву — Фердинанда и Изабеллу — изгнать евреев и мавров из их государства как врагов христианства. Евреи, прознав об этом, предложили королю тридцать тысяч дукатов, чтобы только им разрешили остаться. Однако король не согласился и декретом от 31 марта 1492 года повелел, чтобы к 31 июля того же года все евреи под страхом смертной казни и полной конфискации имущества покинули Испанию. Из страны выселились не менее 800 000 евреев. , — даже не суть копейка, не песок и не вода, что у нас под ногами, не блеск и не тень, что у нас за спиной, не бисер и не мишура, прельщающая дикарей рода человеческого, и даже не пыль в глазах Создателя, а полнейшее ничто, которое не должно ни заботить, ни тревожить помыслов мудрых, истинно верующих христиан...

Помолчав с минуту, оглядев паству отеческим взором, священник продолжил:

— Задумайтесь сейчас: что мы принесём к престолу Господа и положим к ногам Его? Какие свои печали? Какие свои богатства? Я скажу вам: только свои многие прегрешения и малые добродетели. Даже самый богатый из людей — владеющий казной, какой владел Крёз, царь лидийский, — даже самый могущественный, купающийся в роскоши и не знающий ни в чём нужды, — даже тот, тело кого поместят навеки в золотую гробницу, тот, прах которого обрядят в парчу и бархаты и засыплют изумрудами, агатами и кораллами, алмазами и жемчугами, предстанет перед очами Божьими, перед сияющим заоблачным ликом Его нагой и мертвенно-бледный и неимущий, как последний из несчастных нашего бренного, серого мира. И знайте, что самый добродетельный из нас премного, премного грешен и должен страшиться гнева Господня и искать прощения Его, ибо самый малый наш грех — есть самый большой грех, а самое большое благое дело — есть только малое благое дело; великий грех сомнения приведёт его к гибели. И помните, что самый грешный из нас может надеяться на прощение, если в странствиях своих и в самых тёмных заблуждениях однажды прозреет в истинной вере и по-настоящему обретёт Господа и любовь; великая сила веры направит его на истинный путь и раскаяние в глубине чистого сердца приведёт его к спасению. Верх мечтаний наших — одним глазом взглянуть на божественные колени, не на плечи даже, что поистине было бы дерзновенно, и уж тем более не на лик Его, что всегда сокрыт от нас облаками — грозовыми ли, наказующими громом, или благодатными, питающими землю влагой; вожделение наше денное и нощное — с благоговением, граничащим с погибелью, прикоснуться к божественным онучам, обнять ноги Господа, что выше высокого, прекраснее прекрасного, святее святого, и обрести тогда в благости и просветлении, в познании вселенской тайны жизнь вечную...