Сергей Зайцев - Тур — воин вереска

Летом было некоторое затишье. Старшие Ланецкие и Радим, надёжная опора отца, остались в Могилёве. Ян опасался в эту лихую годину оставлять свой городской дом со всем имуществом на попечение прислуги. Да и были ещё у старого шляхтича в городе кое-какие дела. А Любу с Винцусем отправили в имение. Надеялись так уберечь детей от тягот войны. Расчёт, по всему судя, правильный, поскольку все знакомые шляхетские семьи поступали так — отправляли чад куда-нибудь в глушь. Но был сей расчёт не только на то, чтобы обезопасить дочь и младшего сына. Ян наказывал им, чтобы время попусту не теряли, а наделали в лесу тайников да спрятали в них побольше всяких съестных припасов — зернового хлеба, круп, сушёных ягод и грибов, мёда, орехов, и дал детям в помощь старика-приказчика Криштопа, а тому велел подобрать из дворни для этого серьёзного дела троих-четверых надёжных, смекалистых, преданных мужиков, умеющих работать лопатой и держать язык за зубами. И детям, и приказчику советовал Ян не забывать о добродетели бережливости, тем более важной в этот тяжкий час, который, может, много больше, чем час, который, не дай бог, и годом обернётся, а то и не одним.

Так и приехали налегке в одной коляске в Красивые Лозняки Люба, Винцусь и приказчик Криштоп.

В прежние времена Люба охотно проводила время в имении. Милы сердцу её были прогулки среди дикого шиповника и полевой мяты у журчащих ручьёв, под звуки пастушеской свирели, доносящиеся с просторных лугов; были милы девичьи юные мечтания на солнечной лужайке под натруженное гудение шмелей и пчёл, под райское пение птиц из глубины леса, под прохладные и ласковые дуновения и касания ветерка; были милы минуты созерцания природы, при котором, кажется, чуть внимательнее осмотрись вокруг себя, всмотрись в эти исполинские деревья, замершие в величественном покое, в эти шёлковые травы, с немой любовью обнимающие тебе ноги, в эти чудные облака, проплывающие в синеве небес великолепными, недосягаемыми кораблями, и откроешь Великую Тайну, какая объяснит тебе смысл всего — и прекрасного и неприглядного, и мудрого и неразумного, и радости и печалей, и жизни и смерти, и веры, и надежды, и любви, и объяснит смысл самого рождения твоего — тот смысл, что вложил в тебя некогда с упованием Творец, но которого ты ещё не разглядел в себе и не явил этому прекрасному миру... Любашу наполняли умиротворением и вдохновением на добрые дела, на добрые чистые чувства, на благотворение и милосердие гуляния по живописным лугам, где, кажется, прислушавшись в знойный полдень, когда замирают поля и леса, услышишь нежную флейту Пана, язык древних, как мир, богов, гуляния по полям ржи и пшеницы, полям цветущего льна, прорезанным уютными тропинками, и отдохновения в тени роскошных садов, неумолчно шелестящих листвой, с ласковым ягнёнком на руках, за чтением од, пасторалей и элегий в каком-нибудь тихом, уютном уголке.

Располагалось имение на берегу речки Прони, возле высоких ив, склонивших ветви к самой воде. Место было весьма приятное взору: бережок, где-то высокий, где-то отлогий, нежным песочком уходил подчистую, чуть зеленоватую воду. Старые ивы укрывали бережок густой тенью, в которой даже в самый жаркий день царила благодатная прохлада. На взгорок поднимались два ряда столетних лип — вот среди них-то, среди великанов, под сенью их развесистых ветвей и раскинулось привольно имение Красивые Лозняки — двухэтажный деревянный господский дом, кругом него — службы и несколько хат. Защищено было имение высоким бревенчатым тыном с крепкой дубовой брамой на две створы. При многочисленной дворне, умеющей держать оружие, а не только пресловутое дубьё, имение это могло бы быть настоящей крепостью.

От ворот имения вилась дорожка берегом реки мимо села Рабовичи — прямиком к городку Пропойску, самому крупному из ближайших селений, к центру Пропойского староства...

Поскольку городок этот мы в нашем повествовании помянем ещё не раз, то надобно здесь оговориться: из неблагозвучного названия сего вовсе не явствует, что в этом древнем городке, расположенном при впадении речки Прони в Сож, жили исключительно те, кто в доме у себя в красном углу вместо досок со святыми ликами, вместо чудотворных образов помещал презренного идола Бахуса и денно и нощно ему молился, пропивая всё и вся, обрекая на страдания и нищету несчастных жён и чад, но щедро окропляя ножки языческому божку то бражкой, то мёдом, то водкой и вином... совсем нет. Всё дело в том, что в месте столкновения и соединения двух мощных водных стремнин Прони и Сожа постоянно образуются опасные водовороты, могущие утянуть на дно не только неосторожного пловца, но даже и лодочника с лодкой, и в местном говоре такие воронки-водовороты называются «пропоями». Вот именно от этих пропоев название города и произошло — как предостережение тем, кто путешествует по воде и, любуясь красивыми берегами, новыми просторами, открывающимися за каждым поворотом русла, даже помыслить не может, что вот-вот, через два, через три взмаха весла его поджидает смертельная беда. И многие столетия назад, когда не было ещё и в помине многих великих столичных городов, влияющих на судьбы мира, на ход времён, городов с весьма благозвучными и гордыми именами, его уже знали, этот милый городок, а скорее даже и не городок, а всего лишь местечко, как Прупой, Пропошек или Пропошеск...

К концу лета на шляху, что связывал Могилёв и Пропойск, и на иных — меньших — дорогах стало много оживлённей. Опять появились многочисленные русские отряды. Но теперь они продвигались в обратном направлении — на юго-восток и на восток, как бы откатывались под напирающей с запада несокрушимой шведской силой. Пешие и всадники, а также обозы то совершенно заполоняли дороги, то на какое-то время пропадали. Скакали туда-сюда вестовые, нещадно нахлёстывая взмыленных лошадей. Опять начались поборы и откровенные грабежи, и обирали крестьян не только русские военные, но и все, кому не лень, все, за кем стояла хоть какая-то сила, — разбойники, бродяги и побродяжки, проезжие купцы, беглые солдаты и другие искатели наживы, а также мужики и шляхта из других поветов и староств, пытающиеся хоть таким способом поправить свои дела, — их обирали, и они обирали; если не отнимали, так воровали. Старая истина: войны и разрухи всегда сопровождаются воровством, разбоем и грабежами. Из этого закона исключений ещё не бывало.

Стали чаще захаживать чужие люди и в Красивые Лозняки. Многие заходили во двор и, стуча палочкой по камешкам, просили подаяния именем Христа — хлебушка, водички, старой вещички. Днём христарадничали, высматривая быстрым, цепким взглядом, где что лежит, где что не заперто, а ночью являлись как тати — ломали, оголодавшие и отощавшие, наглые и злые, в садах ветки, валили на огородах плетни, отрывали от сараев доски. Криштоп, добрый старик, а и он такого безобразия не выдерживал: поднимал дворовых мужиков; ловили воров и до крови, до хруста костей их бивали.