Сергей Зайцев - Тур — воин вереска

Ни слова не сказав своему избавителю, она запахнулась, соскочила с топчана и кинулась по лестнице вверх — в свою горницу.

Там она увидела, что верный Криштоп по-прежнему распростёрт на полу. Другого мародёра в горенке уже не было. А беспорядок, что в комнате царил, требовал исправлений не одного дня. Люба не знала, что в это время происходило во дворе, хотя слышала какие-то крики; она занята была Криштопом. Тот не оставил её в беде, и она его не оставляла: пыталась привести старика в чувство — и тянула его за руки, и приподнимала голову ему, и звала и опрыскивала водой — чтобы потом, когда он придёт в сознание, за шумом этим потихоньку бежать от разбойников куда-нибудь подальше в лес.

Наконец Криштоп очнулся и сел на полу.

— Страсти Христовы!.. — только и молвил он, глядя на юную панну осоловелыми глазами.

Между тем шум возле дома усиливался, и Любаша, привлечённая им, подошла к окошку и осторожно выглянула наружу. Из своих никого не было видно во дворе. Там ссорились между собой шведские солдаты; верно, не могли поровну разделить добычу; как говорят, маленькая добычка, но большой делёж. Люба подумала: самое время приспело бежать; пока солдаты заняты ссорой, они — как глухари на току; они там из-за гроша ссорятся, а пока кричат да руками друг на друга машут, пока глотки лужёные дерут, мимо них сорок мышей легко пронесут сорок грошей... Всё ещё сторожко выглядывая в окно и тихим голосом поторапливая Криштопа, чтобы скорее приходил в себя, Люба вдруг поняла, что это вовсе не ссора во дворе между мародёрами, дорвавшимися до чужого добра, нет, она заметила, наконец, что за воротами стоят лошади и возле них караулят всадники, хорошо вооружённые, в новеньких чистых мундирах, и такие же солдаты, увидела, как выводят из дома и из хлева и из амбара выгоняют, награждая изрядными пинками и тумаками, угощая щедро весьма звонкими затрещинами, мародёров — пообносившихся, небритых, неопрятных, со спутанными волосами. И того Люба среди мародёров увидела, что столько ужаса на неё нагнал, что облапал её восемью лапами и облобызал всю бесчисленными зловонными лобызами, обслюнявил и едва не задушил и растерзал бы, как коршун куропатку; «герой» и неодолимый великан на топчане под лестницей, на девичьих персях и чреслах сейчас во дворе под строгими окриками явившихся неизвестно откуда (но очень вовремя) солдат выглядел жалким, подавленным и даже неким сдутым — опали его меха, ослабел голосок, потускнели глазки; брёл, понукаемый, по двору, подтягивал повреждённую ногу. Их, пятерых мародёров, солдаты собрали посреди двора, накрепко скрутили им руки за спиной и погнали из имения прочь. Цепким торопливым взором Любаша оглядывала всадников, которые вот-вот должны были скрыться за высокой крышей овина, одного всадника, второго, третьего — на чёрном коне, на сером коне, на гнедом коне... Вот он! Кажется... Вот он — на коне белом. Как видно, офицер. Во главе отряда едет, уверенной рукой к выгону правит; остальные послушной рысцой тянутся за ним...

— Страсти Христовы! — воскликнул за спиной у Любы Криштоп уже более осмысленно. — Какого ангела послал к нам с небес Господь, чтобы избавить от этих воров?..

Едва последние строения поместья скрылись за разлапистыми елями, за высокими соснами, офицер стал внимательнее приглядываться к деревьям, какие обступали дорогу. Найдя то, что ему было нужно, он дал команду отряду всадников, и процессия остановилась. Офицер спешился, оглядел вековой дуб, стоявший при дороге, достал из перемётной сумы Библию, лист бумаги, оловянный карандашик, сел на мшистый пригорок в тени этого мощного дерева и принялся что-то писать.

Солдаты тоже спешились, велели мародёрам лечь на обочине ничком, рядком, а сами раскурили свои глиняные гаудские трубочки [18] В те поры курительные трубки делали почти исключительно в Голландии, в городе Гауда. и, негромко переговариваясь между собой, ожидали от начальника новых приказаний...

Мы должны теперь познакомить глубокоуважаемого читателя, если он до этих пор не утратил интереса к нашему неспешному повествованию и готов далее сопереживать судьбам добрых героев, оказавшимся во власти непредсказуемых перипетий и случайностей войны, ещё с одним персонажем, сколь приятным внешне, сколь обладающим сострадательным и справедливым сердцем, готовым выручить из беды несчастную милую деву и её притесняемую грабителями дворню, столь и вызывающим наши личные симпатии, уважение и совершенное авторское расположение. Пусть он пока себе пишет, а мы тем временем расскажем о нём... а также немного о генерале и короле (согласитесь, любезный друг, весьма подходящая компания для любого героя)... Итак, мы говорим о славном шведском капитане. Это Густав Магнус Оберг, уроженец города Уппсалы, адъютант весьма известного и влиятельного в Шведском Королевстве генерала Адама Людвига Левенгаупта. Адъютантом Левенгаупта Густав Оберг стал почти в самом начале войны, когда тот поступил на службу в шведскую армию на должность командира полка. В 1706 году Левенгаупт получил звание генерал-лейтенанта и был назначен военным губернатором Лифляндии и Курляндии. Верный адъютант — образованный, умный, расторопный — всегда был при нём; и не однажды случалось, что генерал, будучи в затруднении, какое решение принять — то или иное, правильное или лучшее, сулящее славу или приносящее выгоду, — советовался с Обергом как с человеком проверенным, доверенным, мыслящим трезво и проницательно, говорящим коротко и дельно, опытным, хотя и молодым.

Родители Густава Оберга жили в Уппсале. Отец его был достаточно известным в северных краях живописцем и виноторговцем. Хотя и весьма талантливый, отец Оберга в молодости едва сводил концы с концами, ибо от живописи богатым не будешь (разве что только тебе очень повезёт и ты найдёшь себе могущественного покровителя или станешь придворным живописцем); может быть, лишь тем, кто едва ступил на стезю искусства, не известна эта истина; быстро и верно обогатиться можно от ростовщичества (но лихарю не обойтись без нюха и фарта, не обойтись резовщику без определённой бессовестности, какой у людей высокой художественной натуры в помине не бывает), от мошенничества, от войны, наконец, но никак не от свободного искусства. С холстов, кистей и красок большую семью не прокормить; иной раз в кошельке густо, но чаще пусто, а кушать хочется каждый день. Торговля же вином всегда давала старому Обергу верный, надёжный заработок.

В одном из старейших европейских университетов — Уппсальском — юный Густав несколько лет изучал право. С началом войны, когда увидел, сколь много врагов у его обожаемой родины, у Швеции, он, патриот, записался в военную службу, дабы лично сделать всё возможное и невозможное, дабы саму жизнь отдать, но не позволить восторжествовать многочисленным неприятелям отечества. Скоро, как исполнительный и толковый младший офицер, он был замечен высоким начальством, оказался в адъютантах у Левенгаупта и далее уже быстро рос — вместе с быстрым карьерным ростом самого Левенгаупта. Непосредственный начальник особенно стал отличать Оберга от других офицеров, среди которых было немало и исполнительных, и толковых, и по всем иным статьям и статям достойных должности адъютанта, когда узнал, что они с Густавом Обергом, хотя и в разное время, сиживали на одних университетских скамьях и в стремлении за знаниями переступали порог одного здания, величайшего из светочей — Academia Carolina [19] Так называлось здание, которое располагалось рядом с собором и служило университетской библиотекой. , и, слушая профессоров, поглядывали на внешний суетный мир через одни окна. Капитан Оберг, любимчик из любимчиков, был вхож в большой и уютный рижский дом генерал-губернатора. Нередко бывало, что они вдвоём нескучно проводили вечера за стаканчиком вина и за неспешной беседой о вечном и высоком, об искусстве и науках, о войне и всякий раз — об уппсальских университетских днях, Левенгаупт о своих, Густав Оберг — о своих; и даже несколько общих профессоров было у них, которых они уважали или только выражали в их адрес долженствующее почтение и о которых рассказывали друг другу занимательные истории, какие иначе как анекдотами и не назовёшь. Кто был в лучшую пору своей жизни школяром, тот знает таких историй немало.