Юлия Андреева - Метресса фаворита. Плеть государева

В военном поселении Аглая Лукьянова находилась на правах прачки и личной служанки своего сына, муж её трудился в гончарной мастерской. Аракчеев давно уже выправил им вольные, и соваться к нему за объяснениями, куда могли деваться эти люди, не представлялось разумным. Что же до ареста Михаила Шумского, тут у следствия явно не хватало доказательств. Собственно, если бы можно было притащить в суд настоящего отца Михаила Андреевича и поставить их друг против друга... Набросанный Корытниковым портрет одноногого инвалида был приложен к делу, но для большей убедительности следовало предоставить оригинал.

Что касается поджога дома отставного следователя Петра Агафоновича Корытникова, то тут не оказалось ни одного свидетеля, заметившего возле господского дома посторонних. В то время, когда все помещики держали в своих особняках огромный штат прислуги, Пётр Агафонович старался по возможности минимизировать своё окружение. Маленький больной мальчик, живущий в доме на правах воспитанника, старый слуга, старушка — божий одуванчик, вынянчившая два поколения Корытниковых, кучер да садовник. Когда-то Пётр Агафонович считал, что малочисленный штат его обслуги говорит о спартанском нраве господина, теперь он и сам понимал, что, проживай в доме ещё хотя бы пять человек, кто-нибудь из них непременно увидел бы, как по саду крадутся посторонние.

Ко всем напастям зачастили дожди, которые начисто стирали следы преступления, так что очень скоро Пётр Петрович был вынужден просить деревенского старосту разбирать пепелище, отчаявшись найти на утопающем в чёрной воде и грязи месте преступления ещё хоть какие-нибудь улики.

Теперь пролить свет на поджог могли только чистосердечные признания Лукьяновых, но оба сбежали, или были спешно спрятаны в своих огромных владениях добрейшим графом. Последнее больше походило на правду. Аракчеев своих не выдавал.

Следствие зашло в тупик. И тут совершенно неожиданно Клейнмихель прислал Псковитинову письмо, в котором просил его о срочной встрече, которая должна была состояться в богатом трактире деревни Палички, что в нескольких верстах от Грузино. Выбор места говорил сам за себя, без сомнения, Пётр Андреевич собирался навестить своего друга и благодетеля, а перед этим ему требовались какие-то сведения от ведшего дело об убийстве Минкиной следователя.

Его превосходительство, должно быть, остановился в этом славном местечке вместе со своей свитой. Псковитинов не был приглашён в занимаемые Клейнмихелем комнаты, генерал ждал его в обе денном зале, устроившись за самым большим и светлым столом, на который расторопные трактирные слуги уже поставили несколько бутылок вина, хлеб, зелень и огромное блюдо с жареной рыбой. Стол располагался напротив роскошного камина, к которому теперь так хотелось прижаться после дорожной стужи продрогшему до костей следователю.

Приехавший в назначенное время Александр Иванович невольно поймал себя на мысли, что и Клейнмихель не опоздал, хотя, если генерал ехал от самого Новгорода, из-за непогоды ему было сложнее высчитать время. Впрочем, не исключена и первая догадка: Пётр Андреевич пожаловал в Палички заранее, снял несколько комнат, привёл себя в порядок, может быть, даже попарился в баньке, чтобы к назначенному времени спуститься в обеденный зал бодрым и отдохнувшим. Народу в трактире по случаю раннего времени оказалось немного, пара длиннобородых добротно одетых мужиков, по виду, купцов, сидели в уголочке, впрочем, должно быть, соседство блестящего генерала в конце концов подвигло их перебраться со своим обедом в скромный, но, скорее всего, самый тёплый и не продуваемый сквозняками уголок.

Псковитинов приблизился к столу его превосходительства, вежливо поклонился. Генерал Клейнмихель оказался сорока с небольшим, голубоглазым блондином, с пшеничного цвета ухоженными усами и неожиданно приятной улыбкой. Красивые кисти с длинными музыкальными пальцами были спокойны, его высокопревосходительство сидел в свободной, но не расслабленной позе, бодрый и весёлый. Во всяком случае, о лёгком весёлом нраве генерала говорили его глаза, яркие, как у мальчишки, и смешливые. Псковитинов попытался представить этого человека в кругу семьи или в компании друзей и решил, что в иных обстоятельствах он, скорее всего, является, как сейчас принято говорить, душой общества. Да, определённо, такой человек просто обязан сыпать анекдотами, галантно ухаживать за женщинами, в юности, должно быть, он совершал необдуманные красивые поступки, гарцевал под окнами понравившейся ему красавицы на коне, дрался на дуэли, или... Да, генерал определённо располагал к себе, впрочем, ему ведь что-то нужно от Псковитинова. Иначе зачем было приглашать незнакомого человека, точно старого приятеля, в трактир? Мог бы вызвать к себе в кабинет.

— Александр Иванович! Прошу без чинов. Садитесь. — Генерал взял со стола пучок зелёного лука и, с удовольствием понюхав, принялся жевать. — Алексей Андреевич блажит. — Он вытер выступившие от луковой остроты слёзы и, подцепив вилкой кусок рыбы, переложил её к себе в отдельную тарелку. — Шинельку отдайте. — Он махнул в сторону адъютанта. — Или бросьте где-нибудь на стул. Никого больше не предвидится. По-простому, по-божески.

Возникший невесть откуда адъютант откупорил бутылку, налив сначала генералу, а затем Псковитинову.

— Угощайтесь, чем бог послал. Без чинов, я же сказал. — Он обернулся в сторону прилавка, где шушукались о чём-то две миловидные девицы в вышитых фартуках поверх простых сарафанов. — Местной прислуге я не велел приближаться, так что никто вас не обслужит, сами, сами. Зато никто и не подслушает. — Он лукаво подмигнул Псковитинову. — Дело у меня к вам государственной важности. Может, водочки для сугрева или медовухи? Только скажите, мой молодец живо обернётся.

— Водки не желательно-с, — поёжился Псковитинов.

— Что так? Не любите? Или, может, хворь?

— Просто не завёл привычки. — Александр Иванович отпил вина, это было бордо.

— Алексей Андреевич нынче скорбит, но скорбит уж слишком долго. С его темпераментом недалеко до греха. — Клейнмихель подцепил вилкой кусок и кивнул адъютанту. Тот быстро метнулся к красавицам и вернулся от них с подносом ещё тёплых пирогов, накрытых вышитым полотенцем. — Берите, берите, я люблю, когда по-простому.

— Понимаю. Я был на похоронах. — Псковитинов вспомнил безобразную сцену в церкви, как Аракчеев бросился на гроб и как затем ему останавливали кровь.

— Вот именно. — Клейнмихель понимающе кивнул. — Вообще, Алексей Андреевич — человек дела. Служба — его жизнь. Нынче же в военные поселения его не допросишься. Уже и государю отписал, передаёт дела Эйлеру и Муравьёву. А сам куда глаза глядят... Да-с. Задачка. Для него, дражайший Александр Иванович, жизнь без любимого дела — смерть. Ему работать нужно от зари до зари, тогда выкарабкается. А как заставишь? Приказ? Я тоже думал, коли государь потребует... Нет. Определённо нет, тут нужно, чтобы сам вырвался, так сказать, из плена иллюзий, чтобы изнутри.