Владимир Дегтярев - Коварный камень изумруд

— Кольца… вот, дам, перстни, денег… дам… — сипел Платон Зубов, пока к его левой половине груди тянулся нож. Нож дотянулся до груди и упёрся в орден Андрея Первозванного.

— На хер мне твои перстни? — хрипло отвечал человек, дыша на фаворита табаком и водкой. — Мне бы кровя твои увидеть. Правда ли, что оне — голубые?

— К-к-красные…

— Вот то-то и оно! — веско сказал человек. — Красные! А ведёшь себя как последняя профура. Тебя честью просят хорошие люди…

Тут из-за позадков огромной кареты невозмутимо вышагнул личный камердинер фаворита, махнул короткой палкой в правой руке. Шипастый шар на конце палки, привязанный к короткой цепи, попал точно посередине головы страшного человека. Голова отчётливо треснула. А из дворца уже бежали лакеи, четверо гвардейцев тоже появились и тут же подняли покушенца на штыки.

Кучер уже сидел на облучке и тпрукал шестёрку лошадей…

Сон, что ли?

Нет, не сон. Ливрейные лакеи, огромные здоровяки, уже встали на запятки кареты. Камердинер осторожно потянул за локоть Платона Зубова, втолкнул его в чистое, белое нутро кареты. И сам туда запрыгнул. Захлопнул дверь, дёрнул шнурок. Над кучером тренькнул колоколец, и шестёрка белых донских скакунов взяла сразу в намёт, проскочила ворота и пошла мчать на невскую перспективу, к Зимнему дворцу.

— Вот оно как по жизни бывает, ваше сиятельство, — сказал фавориту его личный камердинер. — Век живи — век учись!

Правой рукой мелко-мелко дрожащий фаворит принял от личного камердинера огромный изумруд и так ехал с изумрудом в руке до поворота во внутренний двор императрицыного дворца.

На повороте камердинер ловко вывалился в подходящий сугроб. К нему тотчас подкатили лёгкие санки ямского лихача. Подкатили и исчезли с глаз фаворита…

Теперь вот он исходил испариной под тонкой простынёй в спальне императрицы и со страхом ждал, когда Катька взойдёт на постель и скажет:

— Ну, давай, только не быстро!

— Der Teufel soll das buseriren! [4] Чёрт бы всё это побрал! ( нем. ). — выругалась императрица, читая очередную спешную и тайную депешу из-за рубежа. Депеша числилась посланной из Голландии, но писал её на французских землях, в королевском дворце Фонтенбло, немецкий герцог из юнкерского рода Кейзерлинг, подвизавшийся секретарём в посольстве Пруссии при дворе Людовика Шестнадцатого. У императрицы Российской он числился в шпионах.

Кейзерлинг (Екатерина сверилась с календарём) ещё 1 декабря 1793 года играл в карты в Фонтенбло, где между прочими пятью игроками затесался некий швейцарский барон Халлер. (Yude! [5] Жид! ( нем. ). ) — пометил на полях письма герцог Кайзерлинг. Пометил то, что Екатерина давно знала и за этим человеком следила. Не сама следила, двадцать человек за российские деньги или французские лиры пасли по всей Европе каждый жест этого человека. Отчёты о его деяниях проходили мимо «чёрного кабинета» Екатерины и хоть днём, хоть ночью передавались в руки императрицы. Барон Халлер, Екатерина чувствовала это всем тридцатилетним опытом царствующей властительницы половины земной тверди, расставлял фигуры на европейском поле, да так расставлял, чтобы Россия обязательно проиграла. И чтобы победил… никому пока не известный генерал Наполеон.

Екатерина поглядела на потухшие угли камина, поплотнее накинула шаль из козьего пуха оренбургской вязки, вернулась к чтению второго листа донесения герцога Кайзерлинга:

«…Он (барон Халлер) обхаживает по своим, якобы купеческим интересам, старшину посольского корпуса во Франции, англичанина Джерома, лорда Челси. И вот тут, на карточной игре, барон проговорился. Сразу понятно, что нарочно проговорился. “Милейший лорд Челси”, так говорил тот барон Халлер, — читала в бешенстве Екатерина, — Англия имеет монополию на продажу готовых шерстяных изделий не только в Европе, но и в Азии, и в американских колониях. (Так, Ваше Императорское Величество, слово в слово говорил барон Халлер). Это устроили мы, “Швейцарские гномы”… Не стоит и говорить, милейший лорд, что Франция удостоилась монополии на производство набивных шёлковых и хлопковых тканей благодаря полной нашей поддержке. Россия же не имеет никакой монополии ни на что. Она сама по себе есть монополия. Но этот фактус есть преступление против всех заинтересованных стран. Значит, либо добром, либо штыком, либо ловкой афёрой, но Россию надо принудить отдать торговлю своим лесом одной стране, торговлю своим льном — второй стране, а уж медь и чугун возьмите себе вы, англичане. У вас есть способы переработки металлов, лучшие в мире, поэтому металлы пусть отойдут вам. А Россия пусть лишь добывает из земли и воды то, что мы ей скажем. Но от непосредственной торговли её надо отлучить. Отлучить силой, либо полным политическим понуждением…»

Екатерина потянулась к колокольцу на столе, вызвонить секретаря. Но ведь уже два часа ночи, спит, подлец секретарь, на софе в приёмном зале. Она повернулась к французскому шкафу, выбрала маленький ключик на поясе и подняла вверх дверцу, с виду служившую частью столешницы. Оттуда, из глубины, императрица вынула за кольцо серебряный поставец, на котором укрепилась большая бутылка с напитком цвета тусклого золота, золотые стопочки, серебряные стаканы, твёрдая, копчёная немецкая колбаса, лимоны и орехи. Екатерина было наклонила бутылку над золотой стопочкой, но внезапно довернула горлышко в сторону. И жидкость полилась в большой серебряный стакан.

Императрица вдруг вспомнила, как тридцать лет назад, после дворцового переворота, её гвардейцы пили из ковшей водку, почерпнутую в бочках. Поднесут ковш ко рту, выдохнут воздух в сторону, и тотчас выпьют весь ковш, не отрываясь! Напиток в тайной бутыли, знала Екатерина, был покрепче дворцовой водки. Раза в два крепче! Его называли «ром», и ром во дворце считался лекарством. Ноги растирать, колени, локти, если ноют. Лекарство, как же! «Для русских всё есть смерть и всё есть лекарство», — сказал как-то великий полководец Суворов Александр Васильевич на званом обеде в свою честь по случаю его очередной победы над турками. И стакан, полный стакан вот этого «лекарства», выпил разом, а потом только понюхал обшлаг нового генеральского мундира. То бишь, «закусил».

Екатерина поднесла серебряный стакан ко рту, на мгновение подумала о том, что унюхает у неё изо рта фаворит, ждущий в постели, и опять помянула чёрта.

Выдохнула в сторону и разом выпила. И тотчас же понюхала пополам порезанный лимон. Потом лимон съела.

Стало императрице вдруг весело, и бешенство её прошло.

Она повернулась к рабочему столу, взяла письмо, продолжила чтение доноса герцога Кейзерлинга.

«…Игроки уставились в карты, и никто не подал в ответ на явную наглость барона ни слова. Тогда я, Ваше Величество, изволил громко заметить барону, что карточный стол не место для громких бормотаний про политику. На что мне Халлер ничего за игровым столом не ответил, а после карточной партии отвёл в сторону и предложил мне горсть бриллиантов, дабы я более не посещал игорных комнат замка Фонтенбло…».