Генри Мерримен - Золотая пыль (сборник)

– Откуда вы это знаете? – спросила Матильда, и мрачный огонь сверкнул в ее глазах.

– Я… я знаю, откуда они это взяли, – ответил Барлаш со странной улыбкой. – Allez! От меня вы это можете узнать, – и он что-то пробормотал на наречии Северной Франции.

– И в Вильне они были живы и здоровы? – спросила Матильда.

– Да, и с ними находились сокровища. Им посчастливилось или же они оказались умнее других: им пришлось конвоировать императорскую казну, и они имели право отбирать у всякого лошадь для своей кареты, в которую они сложили также и свои богатства. Назначение это получил, собственно, капитан Даррагон, а другой, полковник, примкнул к нему добровольцем. В Вильне исчезли последние следы дисциплины, и всякий начал поступать как хотел.

– Они были в Ковно? – спросила Матильда, обладавшая трезвым умом и той способностью верно оценивать положение, которая чаще выпадает на долю мужчин.

– Они не были в Ковно. От Вильны они повернули на юг. Оно, пожалуй, и лучше было. В Ковно солдаты взломали магазины. Водка вылилась на улицу. Люди валялись на снегу, пьяные и мертвые вперемежку. Но на следующее утро их нельзя было спутать, потому что все они умерли.

– Вы в Ковно расстались с Луи д’Аррагоном? – резко спросила Дезирэ.

– Нет… нет. Мы покинули Ковно вместе и расстались за городом. Он не доверял мне… monsieur le marquis… [14]Он боялся, что я доберусь до водки. И он был прав. У меня не было только удобного случая. Он сильный человек, да!

При этом Барлаш поднял руку, как бы предостерегая всех и каждого шутить с Луи д’Аррагоном.

Он начал отрывать льдинки от усов, его лицо исказилось от сильной боли.

– Ну, – произнес он наконец, обращаясь к Дезирэ, – вы сделали выбор?

Дезирэ снова перечитала письмо, и не успела она ответить, как громкий стук в парадную дверь заставил их всех вздрогнуть. Лицо Барлаша осветилось той хитрой улыбкой, которую вызывала у него только опасность.

– Это хозяин? – спросил он шепотом.

– Да, – ответила Матильда. – Открывайте скорее.

Себастьян вошел в дом легкой походкой.

– А! Что новенького? – спросил он, когда увидел Барлаша.

– Ничего, чего бы вы уже не знали, monsieur, – ответил Барлаш, – за исключением того, что муж mademoiselle здоров и находится на пути в Варшаву. Вот, прочтите это.

И он взял письмо из рук Дезирэ.

– Я знала, что он благополучно вернется. – Дезирэ сказала только это, и ничего больше.

Себастьян быстро прочитал письмо и задумался.

– Пора покидать Данциг, – спокойно сказал Барлаш, точно угадав мысли старика. – Я знаю Раппа. Тут, на Висле, будет неспокойно.

Но Себастьян отклонил это предложение, отрицательно покачав головой.

Внимание Барлаша несколько отвлеклось запахом жареного мяса, который он откровенно и шумно вдохнул.

– Так, значит, – сказал Барлаш, поглядывая по направлению кухни, – остается только сделать выбор madеmoiselle.

– Тут не может быть и речи о выборе, – возразила Дезирэ. – Я пойду с вами, как только вы будете готовы.

– Ладно! – произнес Барлаш, причем это слово относилось также и к Лизе, которая отчаянно звала его.

Говорят, что любовь слепа; но ненависть не лучше. У Антуана Себастьяна ненависть к Наполеону не только ослепила довольно дальнозоркие раньше глаза, но и убила в нем много человеческих привязанностей. Притом любовь может умереть от пресыщения или голода. Ненависть никогда не умирает – она только дремлет.

В настоящее время ненависть Себастьяна проснулась. Ее разбудили бедствия, которые претерпел Наполеон, и из этих бедствий поход в Россию был лишь одной небольшой частью. Ибо тот, кто стоит выше всех, должен ожидать, что все набросятся на него, если он споткнется. Наполеон пал, и сотни врагов, копившие до сих пор свою ненависть в безнадежном молчании, готовились нанести удар, как только он спустится настолько, что они смогут достать до него.

Когда целые империи тщетно пытались свалить Наполеона, как могло простое общество темных людей надеяться на то, что их удар окажется действителен. Так начал свое существование Тугендбунд, и Наполеон с безошибочной точностью, которая и ставила его выше остальных, разрушил основание заговора. Ибо организация, в которой короли и сапожники стоят рядом, на равной ноге, опасна для ее врагов.

Себастьян не был подавлен крупными событиями последних шести месяцев. Он ждал этого момента всю жизнь. Только неожиданный успех ослепляет. Долгое ожидание почти всегда обеспечивает мудрое обладание. Себастьян, подобно всем людям, поглощенным великой мыслью, пренебрегал своими общественными и семейными обязанностями. Мы уже видели, как он допустил, чтобы Матильда и Дезирэ поддерживали его существование уроками танцев. Но он не был обыкновенным домашним тираном, полным достоинства отцом семейства, который должен получать от детей все лучшее и наставления которого принимают форму торжественного предостережения. Себастьян не требовал ничего, он вряд ли замечал, что ему дают; и если он питался лучше своих дочерей, то это вовсе не вследствие его требовательности, а благодаря женскому инстинкту самопожертвования, который погубил стольких мужчин.

Если он что-нибудь и думал об этом, то, вероятно, приходил к выводу, что Матильда и Дезирэ рады отдавать свое время и заботы на поддержание его сил не просто как отца, а как основы Тугендбунда в Пруссии. Многие и более великие люди совершали ту же ошибку, а ничтожества с громким именем совершают ее каждый день, думая, что некоторым женщинам доставляет удовольствие заботиться об их нуждах, пока они творят свои бессмертные картины или книги. Между тем женщина с той же точно заботливостью пеклась бы о нем, будь он простым дворником. Она следует только голосу инстинкта, который возвышеннее самых высоких мыслей мужчины и восхитительнее его самых поразительных произведений искусства.

Барлаш довольно долго прожил на Фрауэнгассе, чтобы ознакомиться с порядками в доме Себастьяна. Он знал, что Дезирэ, подобно многим женщинам с кроткими голубыми глазами, сама определила свою судьбу и ждала результата с твердостью, которая обыкновенно несвойственна беззаботным людям. Барлаш сделал из этого вывод, что он должен снова пуститься в путь до полуночи. Поэтому он оказал тщательное внимание простому ужину, который Лиза поставила перед ним. Оторвавшись наконец от тарелки, он второй раз в жизни увидел, как Себастьян пришел на кухню.

Барлаш привстал, но затем, следуя жесту Себастьяна или припоминая, быть может, демократию, с которой познакомился только в среднем возрасте, он снова сел, не выпуская, однако, вилку из рук.