Генри Мерримен - Золотая пыль (сборник)

– Что происходит? – вскричала она. – Что вы тут затеваете?

Виконтесса все объяснила дочери, и обе дамы, стояли, держась за руки, пока я готовился проломить путь к загадке за запертой дверью.

Я разбежался и ударил плечом чуть выше замка. От столкновения четыре шурупа вышли из древесины. Потирая ушибленное плечо и чувствуя, как колотится сердце, я шагнул в темноту коридора. Мадам и Люсиль последовали за мной. Я попробовал открыть дверь в кабинет виконта. Та оказалась не заперта.

– Войду один, – сказал я, положив руку на плечо мадам. Та, подчинившись, передала мне свечу.

Предосторожности оказались напрасными – комната была пуста.

– Можете входить, – сказал я.

Дамы вступили в тускло освещенное помещение. Никто из нас не бывал в нем с тех пор, как здесь разместился гроб барона Жиро. На письменном столе лежал густой слой пыли. На полу валялись отломившиеся с венков цветы. Воздух был спертым. Я ногой подгреб увядшие лилии к камину и внимательно осмотрел комнату. Мебель находилась в полном порядке. Виконтесса подошла к окну и распахнула его. С реки послышался плывущий над крышами низкий гул машины парохода, осторожно прокладывающего себе путь по реке. Снизу, со двора, доносилось довольное кваканье нашей старой подружки – лягушки, живущей в фонтане.

– Люсиль, дитя мое, отправляйтесь в постель, – спокойно сказала мадам. – Вашего отца нет дома. Поутру все выяснится.

Но когда, проводив дочь, виконтесса повернулась ко мне, лицо ее вовсе не выражало удовлетворения от счастливо разрешенной загадки. Говорят, где бы человек ни оказался, он всегда обустраивает вокруг себя свой маленький мирок. Но мне вдруг показалось, что я, вопреки желанию, оказался окружен плотным кольцом чужих надежд, страхов, интересов и подозрений, из которого нет сил вырваться.

– Я на улицу, – сказал я мадам и стремительно вышел.

У меня не было плана или четких соображений где искать виконта в такой час, я просто очень хотел убежать из этого мрачного дома, где беды словно жили и множились сами по себе.

Улицы были пусты. Я медленно пошел к набережной, потом свернул налево к дворцу д’Орсе, который стоял тогда, но от которого теперь – вот ирония истории – остались лишь руины, омрачающие славу нового, республиканского Парижа. Я отдавал себе отчет, что иду в неверном направлении, и, подчинившись укорам совести, развернулся и перешел через реку на остров св. Людовика.

Виконт, естественно, не покончил с собой! Сама эта идея абсурдна. Пожилые люди не накладывают на себя рук. С моим другом Поулом вышло, правда, иначе – обанкротившись, он застрелился на ступеньках своего клуба. Так или иначе, я инстинктивно направился к собору Нотр-Дам, а обогнув его, вышел к небольшому квадратному зданию, похожему на железнодорожную станцию. В нем Париж собирал своих безвестных мертвецов.

Наполовину мучаясь чувством вины, я вошел в одну дверь и вышел через другую. На полках лежали тела двоих мужчин. То были низшие из низших, и даже умиротворяющая рука смерти не могла удержать от мысли, что с их уходом мир стал лучше. Выйдя из здания, я снова направился к реке, потом, остановившись на мосту, не помню каком, долго смотрел на неспешно текущую зеленую воду. Проходящий мимо страж порядка окинул меня подозрительным взглядом. Городские часы отсчитали шесть размеренных ударов. По реке сновали суда – пузатые неповоротливые баржи размером с настоящий корабль. Улицы оживали. Париж казался огромным и густонаселенным, как муравейник. Идея найти одного конкретного человека, причем решившего намеренно затеряться среди этих улиц, предстала мне совершенно безнадежной.

Я вернулся в морг и навел справки у служащего. Нет, даже более того – ну почему человек так труслив, что стремится закрывать глаза на очевидное? – я сообщил ему свое имя и адрес и попросил дать знать, если будут новости. У меня не вызывало сомнений: виконт де Клериси находился в таком состоянии, что любые опасения не стоило сбрасывать со счетов.

Дойдя до квартала Фобур-Сен-Жермен, я потихоньку вошел в дом патрона через боковую дверь, ключ от которой старик лично мне вручил. Как ни старался я не шуметь, мадам уже ждала меня на лестничной площадке.

– Ничего?

– Ничего, – ответил я, избегая настойчивого взгляда.

Разделять невысказанный страх – это почти что чувствовать себя сообщником в преступлении.

В девять утра я заглянул к Джону Тернеру в его апартаменты на Авеню д’Антан, что буквально в паре шагов от английского посольства. Есть люди, к которым мы неизменно обращаемся в минуту бед и затруднений, напрочь забывая о существовании других, пусть даже те и высоко стоят в своей собственной оценке. Друзья словно описывают вокруг нас круги: сбейся немного с пути и обязательно натолкнешься на одного из них, идущего своей дорогой. И он, с Божьей помощью, обязательно протянет тебе руку. Джон Тернер, склонен я думать, принадлежал к этим людям.

Когда я пришел, банкир завтракал.

– Выглядите приободрившимся и свежим, – заметил он в своей прямолинейной манере. – Полагаю, ваша интрига развивается успешно.

– Не совсем. То, что начиналось как игра, стало вдруг серьезным.

– Понятно, – произнес он со спокойной улыбкой, опуская в кофе кусок сахара. – Да, молодые люди склонны опрометью выскакивать за порог, не осознав истинной глубины отцовской обиды.

– Осмелюсь предположить, вы тоже когда-то были юным? – парировал я, беря себе стул.

– Да. Только я всегда был толстяком. Женщины смеялись надо мной. А для них наполовину забава дать понять предмету насмешки намек на истинное к нему отношение. Я тоже в долгу не оставался.

– Не представляю, какое отношение имеют женщины к моему делу, – сказал я.

– Конечно. А вот я представляю. Как поживает Мадемуазель? Присаживайтесь, наливайте кофе и расскажите мне о ней.

Я сел и выложил ему все про события предыдущей ночи. К концу рассказа лицо Тернера стало мрачным. С некоторым изумлением я отметил, что банкир даже забыл про кофе, позволив ему остыть.

– Не нравится мне все это, – промолвил он. – Никогда не разберешь, чего ждать от этих французов – они никогда не взрослеют настолько, чтобы не болтать о матери или не выкинуть какую-нибудь глупость.

В течение всего этого в высшей степени трудного дня соотечественник оказывал мне неоценимую помощь. Но нам не удалось обнаружить ни виконта, ни хотя бы причин его исчезновения. Вечером я вернулся в Отель де Клериси. Мадам и Люсиль ждали меня с выдержкой, достойной удивления в обстоятельствах, когда, кроме ожидания, ничего больше не остается.

Пробило восемь, когда объяснение вдруг явилось, причем из источника столь же естественного, сколь неожиданного. Почтальон доставил мадам де Клериси письмо, адрес на котором был написан нетвердым почерком ее мужа. Виконтесса пересекла комнату и, встав рядом со мной, вскрыла конверт. Видя это, Люсиль, как мне показалось, нахмурилась. Меня по-прежнему не жаловали – мне еще предстояло усвоить истину, которой учат нас дешевые циники: даже лучшие из женщин не прощают обмана, если сами служат его причиной.