Генри Мерримен - Золотая пыль (сборник)

Не к лицу тому, кто обрел лучших своих друзей – и самых опасных врагов – во Франции, возвышать голос против населяющего ее великого и талантливого народа. И все же мне сдается, французы тогда созрели для того, чтобы получить в 1870 году один из тех ударов, коими Небеса, в определенные моменты мировой истории, дают понять нациям, что человеческое величие суть очень преходящая вещь.

Нет никого, кто был бы терпимее к глупости, чем парижане. Она расхаживает по бульварам великого города открыто, исполненная такого невозмутимого самодовольства, что у гостя-англичанина возникает немедленное желание завезти сотню лондонских уличных мальчишек с их чувством юмора и острым языком, чтобы хоть как-то сбить с нее спесь. В любую эпоху в мире найдется целая армия гениев, чей талант проявляется не в творениях, а в вере – вере в самих себя. Внешне она принимает форму одежды причудливого фасона, длинной прически, литературной или театральной позы. Париж был настолько полон такими гениями в семидесятом, что любой думающий человек сразу распознал бы нацию, вошедшую в пору упадка.

– Ослы запрудили улицы, – говаривал Джон Тернер. – Из каждого кафе слышится похвальба, а Франция тем временем катится к дьяволу.

И действительно, громче всех доносились из пьяных притонов голоса глупцов и подонков.

Меня занимали денежные дела покойного патрона, которые оказались в большом беспорядке. Вся наличность попала в руки Миста. Часть поместий, как я уже знал, приносила слишком мало дохода или вообще ничего. Война, разумеется, парализовала все коммерческие сделки, да никто и так не хотел покупать древний особняк в квартале Фобур-Сен-Жермен, этом оплоте легитимизма, куда ни один порядочный бонапартист и шагу не ступит.

От мадам де Клериси я не скрывал ничего, да это все равно было бы трудно.

– Получается, у нас нет средств, – подытожила виконтесса.

Мы находились в моем кабинете. Я сидел на своем рабочем месте, тогда как мадам расхаживала от стола к каминной полке и обратно, строгим женским глазом подмечая непорядок, царящий в жилище холостяка.

– В настоящий момент вы испытываете недостаток готовой наличности, вот и все. Если война закончится быстро, все будет хорошо.

– А если война затянется – излишком оптимизма вы, мой друг, вряд ли могли когда-либо похвастать, – то что?

– Тогда я найду какой-нибудь выход.

Виконтесса испытующе посмотрела на меня. Окна были распахнуты, и до нас доносились крики разносчиков газет, снующих по улицам.

– Слышите, газеты пишут о победах.

Я пожал плечами.

– Хотите сказать, – задумчиво продолжила мадам, – что они будут рапортовать о победах до тех самых пор, пока пруссаки не окажутся под стенами Парижа?

– Парижанин раскошелится на пару су ради хороших новостей, – ответил я. – За плохие же он не готов заплатить и ломаного гроша.

Так прожили мы несколько жарких недель в июле. Я не имел права оставить Париж, но не мог выбросить из головы и думы про Шарля Миста. Этот негодяй вел себя однако, на удивление тихо. Ни один чек не был обналичен, и насколько мы могли знать, ни одна из украденных ценностей не появилась на рынке. Десятого июля пало правительство Оливье [81]. Ситуация менялась от плохой к катастрофической. В конце месяца император оставил Сен-Кло и встал во главе армии. Больше он в Париж не вернулся.

В течение первой недели августа возбуждение в Париже достигло пика. Кульминация произошла в субботу, после битвы при Вейсенбурге [83]. Джон Тернер сообщение об этом поражении получил, думается, раньше всех в столице. И неудивительно – дурные вести поступали в город только через английскую газету «Таймс». Непоколебимый банкир, в уме которого я никогда не сомневался, демонстрировал в те дни целый набор таких качеств, как храбрость, хладнокровие и дальновидность, которым мы, британцы, и обязаны своим величием. Мы, как утверждают соседи, нация торговцев. Это так, но под прилавком у нас всегда лежит винтовка. А в конторе от человека зачастую требуется не меньше отваги, чем на поле боя.

– Трудные времена наступили, – сказал я банкиру. – Вы, как стоит думать, сильно волнуетесь.

Перед тем как прийти на Авеню д’Антан, я заглянул на Биржу, и у меня перед глазами еще стояли бледные, искаженные страхом лица собравшихся там финансистов. А на один франк, которым рисковали они, у Джона Тернера приходилась тысяча.

– Да, волнуюсь, – спокойно ответил мой друг. – Как вы сказали, это трудные времена. Они чудовищно подстегивают аппетит и, как мне кажется, помогают пищеварению.

Тут в комнату без стука вошел клерк. Глаза его возбужденно блестели. Он протянул Тернеру записку. Наш стойкий джентльмен быстро пробежал ее глазами и поднялся из-за стола.

– Идемте со мной, – сказал он. – Увидите кусочек истории.

Мы поспешили на Биржу, прокладывая путь сквозь запруженные народом улицы. Моим глазам предстала сцена, ставшая самой волнительной из всех на моей памяти, поскольку Господь уберег меня от участия в сражениях.

Над морем шляп в насыщенном пылью воздухе реяли два десятка трехцветных флагов, а пронзительные звуки «Марсельезы» перекрывали гомон многотысячной толпы. Пороги больших зданий были усыпаны людьми, а взобравшиеся на постамент статуи ораторы напрягали легкие, потому что никто их не слушал.

– Что это? – спросил я у своего спутника.

– Новости о победе французов. Однако требующие подтверждения.

Те, кто умел петь, и те, кто только так думал, все горланили «Марсельезу» с любого подвернувшегося возвышения – омнибус и мусорный бак равно устраивали этих музыкантов.

– И как только этим людям удалось стать великой нацией? – пробормотал Джон Тернер.

Какой-то человек вскочил на козлы нашего экипажа.

– Я пропою вам «Марсельезу»! – крикнул он.

– Спасибо, – ответил банкир.

Но настроение толпы уже менялось, она начала затихать. Через несколько минут сомнение обрушилось на собравшихся, словно летний ливень, и выражение лиц переменилось. Почти мгновенно распространился слух, что новость о победе оказалась «уткой».

– Я отправляюсь в контору, – бросил Тернер. – Заходите ко мне завтра поутру. Я дам вам один совет.

Вечером я разговаривал с мадам и сообщил ей, что на границе дела идут плохо. Мне не было известно тогда, что немцы уже вошли на французскую территорию, а Мак-Магон [84]разбит и отступает к Мецу [85].

– Увозите женщин из страны, – сказал мне Джон Тернер на следующее утро. – И не докучайте мне.

Вернувшись в Отель де Клериси, я застал в утренней гостиной Альфонса Жиро, пребывавшего в обществе обеих леди.

– Я пришел, чтобы попрощаться с вами, – заявил он. – О чем только что сообщил нашим дамам. – Юноша на свой порывистый французский манер ухватил меня за руку. – Помните, я говорил, что куплю себе чин? Милостивый Господь помог мне, но послал винтовку вместо сабли.