Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

— Надо, яновельможный пан, ваша милость. Это питье сил придает и слаще меда.

На поясе у лекаря бархатная сумочка. Из нее Тобин достал золотую на вдох чарочку. Отлил в нее из серебряного кубка. Сам выпил. На лице заморского лекаря появилась плохо скрываемая гримаса невыносимого отвращения и с таким несменяемым лицом он храбро заявил.

— Манна небесная.

— В прошлый раз на мухах мясных настойку давал. — сказал Дмитрий.

— Что такое говоришь, Дмитрий. — царица Мария села рядом с сыном. Не рядом, на край горбатой кровати.

— Знаю, матушка. Мне Тимоха Болотов сказывал. Он его на бойню посылал. Бери, говорит, самых зеленых.

— В сарае расстелить твоего Тимоху.

Дмитрий отвернулся от руки лекаря с чаркой снадобья. Обратился к матери.

— Матушка, когда погулять пустишь? Когда?

Ответил лекарь, пользуясь своей иноземностью.

— Если лекарство пить будет, ваша милость. Завтра к вечеру можно и отпустить.

— Думай, Дмитрий.

Царевич нехотя взял чарку.

— Надумал уже.

Тобин посоветовал.

— Теперь провести через царственное горлышко.

Царевич замычал, мотая головой. Царица встревожилась.

— Что? Да говори же ты!

Дмитрий справился. Проглотил. С шумом вздохнул несколько раз.

— Говорю. Лучше яд изо дня в день, чем такое лекарство. — проворчал царевич, но выпил. Через некоторое время, как ни крепился, заснул. Тобин поклонился царице и остановился у двери. Царица подошла и ворчливо спросила.

— Что?

Тобин торопливо негромко зачастил.

— Составные компоненты… Как особе царской крови… Без золота переродившегося…

— Живоглот ты, немец. Сколько мы тебе уже казны перетаскали…

Лекарь лицемерно развел руками.

— Матушка. — отозвался Дмитрий слабым голосом. — Посидишь со мной.

Не глядя на сына, царица ответила.

— Нельзя, царевич. По чину не положено… Я мамку пришлю. Идем, немчин.

Выйдя из покоев царевича, Мария сердито сказала.

— Уговоримся… Завтра подходи. Брат Михаил будет.

— Ваша милость. — сказал лекарь и растаял в слепящем полумраке. Мария прошла дальше, у перехода ее дожидался высокий крепкий парень. Царица бросила ему на лету.

— Степан… Тимофею скажи. Сегодня постель мне стелишь.

Голову Степан не склонил, дерзко глядел в глаза.

— Отпусти Алену… Зачем взаперти держишь?

Царица остановилась.

— От тебя. От твоей охоты зависит. Как приласкаешь…

Царица Мария остановилась у низкой двери. Открыла. Внутри прямо на мешках с крупами спали мамка Волохова и нянька Качалова спали, тесно прижавшись друг к другу. Красивое лицо Марии стало жестким. С силой она ударила Волохову по лицу. Подло и без предупреждения. Волохова смешно ойкнула и открыла глаза. Царица разъярилась еще больше. Осыпала ударами и Волохову и Качалову. Шипела громко.

— Что надумали? До смерти забью. Вон отсюда. К царевичу бегом, клуши!

Растрепанная и зареванная Волохова зашла в комнату царевича. Уселась на стул. Хотела подоткнуть одеяло, но заметила что-то странное. В недоумении Волохова сняла одеяло с кровати. Вместо спящего царевича она увидела ворох одежды. Волохова вскрикнула, и тут сзади на нее набросился царевич. Приставил ей к горлу нож с треугольным светлым клинком.

— Тихо, Волохова. Крикнешь, так и зарежу. А всем скажу, что ты меня удушить хотела. Здесь сиди тихо, как будто я дальше сплю.

Царевич открыл слюдяное цветное окошко. Прыгнул на задний двор и побежал к играющим в отдалении мальчишкам-жильцам.

— Тимох, гляди!

Мальчишки окружили царевича. С восхищением рассматривали они красивый нож со светлым треугольным клинком.

В Кремле было шумно, в воздухе было шумно. Волновались треугольные флаги в засыпанном лиловым и розовым песком небе. У крыльца Постельного приказа на выделанный ярославцами помост с резными столбами натянули парчовую тяжелую ткань с вытканными золотой нитью двуглавыми орлами. Под навес поставили золотой стул, а в него усадили тяжелое золотое платье с рассыпанными по всей поверхности разноцветными камешками и худым бледнолицым человеком внутри. Царь Федор и не старался быть больше чем его платье. Может быть, единственный во всей этой толпе вокруг него, вокруг полукруглой арены перед ним, он его не замечал. Жил отдельно от мира и в мире с ним. Арену отгородили деревянными щитами. Они держали со всех сторон навалившийся народ. По арене бродил Курдяй. Здоровенный боец с кулаками размером с голову месячного теленка. Толпа заорала дружно нестройно соборно, когда мимо Курдяя, проволокли бездыханное тело его предыдущего соперника. И царь Федор кричал, стучал мягкими белыми руками по золотым подлокотникам, обращался к правителю.

— Нигде на Москве сильнее Курдяя бойца не сыщешь.

— Твоя правда, государь — весело и громко объявил Борис Годунов. — Некому против Курдяя выстоять, то ли Москва обмелела бойцами, то ли и правда против него только слово святое выстоит и пищаль ушатая.

Годунов стоял рядом с золотым троном повыше всех остальных знатных людей сообразно положению, если не природе. Он с вызовом смотрел перед собой, как будто он сам был Курдяем. А так оно и было, и он это знал и, главное, все знали. Кто осмелится по доброй воле под колуны-кулаки лечь.

— Дозволь, государь. — раздался молодой задорный голос. Из нижней родовитой толпы выступил вперед Федор Никитич Романов. Поставил ногу в цветном сапоге на ступень, почти на подол собольей летней шубы правителя. Однако, выше подниматься не стал и голову склонил. Перед платьем склонил. Правитель улыбнулся:

— Разве пристало боярину, как скомороху, народ тешить?

Федор сверкнул умными глазами:

— По слову государеву, если будет на то его воля.

— Не боишься, Феденька. — с заботой спросил царь.

— Только Бога да тебя, государь. Ну еще Субботу немного…

Суббота встал за плечом молодого Романова и заворчал:

— Что говоришь такое, Федор Никитич?

Но Федор Никитич не слушал, веселил народ.

— Он у меня в дому всем ведает. Если в чем провинюсь, в Думе босым сидеть придется. Без сапог оставит.

Царь заливисто захихикал и милостиво махнул рукой. За Федором Никитичем увязался Суббота.

— И не уговаривай, Суббота. — говорил Романов.

— Да, погоди ты, оглашенный. — Суббота схватил Федора за плечи и развернул его к себе.

— Ты чего, Суббота? — поморщился Федор — На людях-то.

Суббота не слушал. Переживал по— настоящему. Все-таки Курдяй, какие тут могут быть условности. Он вложил в руку Федора тяжелую свинчатку.

— Оно надежней. — сказал Суббота. — Курдяй Трофима Свинью с одного удара снес.

— Ты что, Суббота. — ответил Федор Никитич. — Этак нас двое на одного будет. Так не пойдёть, тёть.