Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

— Зачем же страхолюдина такая?

— Приказ правителя.

— Неужели и до этого брату есть дело?

— До всего, что царскую власть укрепляет.

— Серьезно? — рассмеялась царица. — Малеванный змей на потолке, боярыня.

— И малеваный змей… и лекарь волошанский из ляшского посольства. Борис его за 70 рублев купил. Пол Костромы не жалеючи.

В слуховой комнате Мария взяла с многоугольного коротконого столика кубок с вином. Здесь было можно, никто не увидит. Мария попробовала вино и зажмурилась от удовольствия.

— Сладкое. Хочешь, царица?

— За этим звала? — спросила Ирина.

— Что ты, царица? … И за этим тоже, но не только.

Марина смотрела на родной округлый подбородок, но все остальное… Мария не любила сноху, но подбородок… Она начала кропотливо втолковывать, то о чем сговорились с Борисом.

— Лекарь знает свое дело. Турский салтан… Мало что у него тумен жен, а наследника не было Баб-Ага сготовил зелье.

— Кто?

— Говорю же Баб Ага. Лекарь.

— Нет, сестрица… Сколько уже их было… Прелесть все это. Ведовство и волхование. Молитвой и покаянием действовать надо.

— 15 лет как действуете.

Царица Ирина гладила пальцами высокий чистый лоб. Ласкала потаенную мысль.

— Думаю иногда… Пусть со мной также поступят. Как князь Василий с Соломонией Сабуровой. В монастырь горемыку бездетную, а сам на Глинской женился.

— И что получилось?

Мария подлила вина в кубок.

— Царь Иван Васильевич получился… Или ты не видишь божий промысел?

— Вижу. — поспешила согласиться Мария и наконец решилась. Протолкнула вперед то, что давно сказать хотелось. Не прямо, но чтобы понять, было достаточно.

— Если бы не Овчина-Оболенский стольник может и не осилил бы князь великий Василий.

— Мария! Что говоришь такое? Страшно!

— Страшно? Не то страшно. Не страшно говорить, страшно не делать.

Мария выстрелила.

— Надо помочь государю, если истинно его любишь, царица. Сама видишь, по какой тонкой досочке все ходим. Едва-едва вчера от страшного убереглись, а что может получится завтра?

— Нет… И слушать не хочу… Догадываюсь чего вы с братцем хотите.

— Добра тебе хотим… Государю нашему пособить. Как его только не кличут немцы и злые люди. Пономарь. Юродивый, а за тебя как бился. Отцу перечил. Когда бояре затеяли Мстиславскую ему просватать… Вместо тебя… Где только сил взял так за тебя сражался. Не по-царски поступил, но по любви.

— А я? Что же ты от меня хочешь? Чтобы я по любви?

— Вот еще… На такое мало кто горазд. Чтобы так делать, нужно и жить так. Я тебя о другом прошу. По-царски поступить.

— Может вы мне с Борисом и Овчину Телепнева подыскали?

— За этим дело не станет. Красавцев молодых жуй-жуй, не прожуешь.

— Нет, Мария. Грех это. Грех большой.

— Не мне тебя неволить, царица. Но подумай. Как не крепко мы держимся. Если промедлить Углич рванет и вырвет.

Мария отставила кубок с вином и добавила горько.

— Переспеешь ты скоро, Ирина… Тогда точно монастырь.

— Федор не позволит.

— Федор Иванович не позволит. — согласилась Мария. — Но царь Федор Иванович приговорить может. Понимай теперь, как оно выйти может…

Во дворце Нагих пытались обедать. За столом сидели царица Мария, лекарь Тобин Эстерхази. Лекарь ждал приговора царицы. А Мария вертела в руках тяжелую плоскую тарелю. На конце стола маялся, нервно греб руками толстую парчовую скатерть, царевич Дмитрий.

— Пусти, матушка.

— Не ел ничего вовсе… Такая служба сегодня была… Вам, конечно, служителям Лютера Люцифера не понять, что значит истинная вера. Говорят, в сараях молитесь?

— Чтобы мирское не застило, царица. — отвечал лекарь.

— Матушка…

Царица делала вид, что не слышит.

— А новый батюшка… Да чего кудряв и громогласен, отец Паисий… Куда нашему Огурцу… Паисий в Царьграде бывал. Надо позвать его вечером. Пусть расскажет.

Стоявший у поставца Степан спрятал улыбку после слов царицы.

— Матушка…

— Ведь неугомонный совсем. Два дня всего как пластом лежал… Что скажешь пан лекарь?

Тобин прокашлялся.

— Если царица позволит, то можно и погулять немного…

Царица медлила не долго.

— Волохова!

Дебелая мамка выскочила из-за стола.

— Все щеки набиваешь, не слышишь.

— Поклепы наводишь, царица.

— Замолкни! С царевича глаз не спускать.

Волохова охая и громко дыша побежала за царевичем.

— Погоди, царевич. Постой… Дитятко неугомонное.

— Степан! — наконец крикнула царица.

Степан сорвался от поставца и подбежал к царице.

— Сколь разговаривала? Какие тарели на стол ставить? Сухим рушником чищенные. В царском дому живете, а не в боярском сарае… Менять сейчас же.

Степан перехватил тарелю. Побежал вдоль стола, бросил тарелю на руки стольнику, который стоял у выхода на черную лестницу. Стольник поклонился, исчез за дверью.

— Юрка! Юрка! — заорал стольник. Лестница заскрипела. Наверх спешил нескладный холоп.

— Заменить. Чистую давай. — стольник ударил тарелей в грудь холопа.

— Ага. — холоп с тарелей побежал вниз и тоже орал на ходу.

— Минка! Гринька! Хряки ленивые!

Сойдя с лестницы, холоп остановился. Проорался немного. Прислушался и мелко перекрестился. Вытер тарелю рукавом своей грязной рубахи. Стольник открыл дверь, и Степан принял у него тарелю. В нижайшем поклоне донес ее до стола и поставил перед царицей. Тщательно все осмотрев, Мария заявила лекарю.

— А иначе никак. Все сама и сама. Никто не пошевелится.

Голодное брюхо лекаря, гнало в голову многосложные комплименты.

— Достоинства вашей милости широко известны и в Москве не забыты.

— В Москве… Я уж и позабыла как оно там в Москве… Иногда думаю, что только снилась она мне эта Москва.

— Вернетесь. — Эстерхази наслаждался верченой бараниной. Пока только глазами, а не при помощи вилки.

— Вся Москва выйдет вас встречать. Коленопреклоненная.

— Вашими бы словами… Степан.

Царица бросила на тарелю кусок печеного мяса и печеных овощей.

— Милость нашу для достопочтенного лекаря.

Степан подхватил царицын дар и потащил его лекарю.

Тобин Эстерхази скромничал и выдавал толстые комплименты.

— Мне и кусочка было бы довольно, ясновельможная. Московские кушанья есть, словно, кирпичи в животе класть.

Однако, слово и дело у лекаря разошлись совсем в разные стороны. На еду он набросился с превеликой охотой. Степан стоял у поставца и размечал опытным глазом, что останется от обеда и ругал про себя здоровый аппетит немецкого лекаря. Себе он наметил рассыпчатую кулебяку. Заранее он поставил ее с самого края и прикрыл от неосторожных глаз горщком со сладкой кашей… Степан заскучал и стал смотреть в окно. Во дворе царевич бегал с дворовыми мальчишками. У Тимохи Колобова в руках крутилось колесико-трещотка. На лавке у крыльца сидели Волохова с нянькой. Пустой двор веселило яичное круглое солнце. Царевич вытащил нож с треугольным светлым клинком. Мальчишки собрались вокруг ножика. Тимоха покачал колесиком, царевич радостно кивнул головой. Прутиком, на котором крепилось колесико, Тимоха очертил круг на плотной земле. Стали играть в ножички. Первым начал царевич. Простенькая игра. Надо в круг ножичком нацелить. Да не просто, а со штуками. Сначала ставить клинок на палец и стрелять в круг, потом от пятки, колена, плеча, подбородка, носа, лба. Снизу вверх, а потом сверху вниз. Степан отвернулся от окна. Все равно Тимоха выиграет. Он самый ловкий. А победит, конечно, царевич. Так уж бог постановил. Огорчительно. И еще одно огорчение добавилось. Лекарь — проныра толстобрюхая, добрался таки до матушки, черт ее возьми, кулебяки. И так сладко жрал скотина чужеземная, что у Степана слюнки во рту вскипели. Но смирился Степан. Чего теперь. Раз бог постановил так и бог с ним. И только Степан решил не расстраиваться особо, что вышло не по его хотению, как все раз и навсегда переменилось…