Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

Осип Волохов зашел на двор дворца Нагих со стороны хлебного амбара. Там у распахнутых черных ворот орал Русин Раков. Подгонял своим козлиным тенорком мужиков-дежек, таскавших пыльные мешки с мукой. Одним из дежек, самым усердным и безгласым, был переодетый Пех. Раков заметил Осипа и переметнулся на него.

— Осип! Что дьяк твой? Все недоимки склевал?

Осип торжественно поклонился.

— Твоими молитвами, губной староста. Завтра поезд в Москву пойдет.

Раков скривился.

— Обобрали Углич, крапивное семя.

Тут встрял Пех. Если бы знал такое слово, сказал бы: аутентично.

— Им что? Черного человека жаль?

Кто-то из мужиков поддержал мгновенно.

— До поры терпим. Время придет и все и всех по делам разложим.

— И на Дон махнем. — добавил Пех.

Осип оправдывался.

— Я что… Что велят то и делаю.

Раков спросил.

— К матери идешь?

Осип кивнул.

— Скажи, зайду к ней. Ульяна моя велела… Куды прешь!

Окрик Ракова остановил Пеха. Тот с мешком заворачивал не в амбар, а в сторону дворца.

— Полюбопытствовать, господине. Как оно там цари живут.

— Сюда иди, прямокрив. На мешки любопытствуй. Неча выше земли глядеть.

Между амбарным двором и каменным дворцом — глухой высокий тын. Не проберешься, если входа не знаешь. Осип знал. Открыл калитку и увидел перед собой Тимоху Колобова — ближнего мальчишку.

— Тимох? Что у вас? Тихо.

— Тихо. Царица с царевичем в церкви. Возвращаться скоро будут.

— А это что у тебя за диковинка? — спросил Осип.

Тимоха показал. На свежем упругом ветру он держал на палочке крутящееся колесико с берестяными лодочками. Колесико весело шелестело, мельтешило на солнце.

— Здорово?

— Здорово. Мамку позовешь? Здесь ждать буду.

— Две копейки.

— А по шейке. — грозно посулил Осип. Он отобрал у Тимохи колесико.

— Отдай.

— Мамку позовешь, тогда и получишь.

Волохов с сыном сели у стены в прохладной влажной тени. На коленях дебелая Волохова держала развязанный узелок с печеньем из дворцовой кухни. Осип жевал медовые петушки и слушал слезливые жалобы.

— Кричит все. Дерется. За царевичем не доглядаете. А я что не знаю, откуда что берется?… Злится, что царица Ирина меня послала для догляду.

— Я, матушка, думаю. Через царевича действовать надо. Чтобы он матушку свою разжалобил. Ножик мой он носит с собой?

— Не расстается.

— Вот-вот.

Подбежал Тимоха с колесиком. С загадочным видом встал в отдалении.

— Что? — с набитым ртом спросил Осип.

— Пряник. Никогда таких не едал.

— Еще чего?

— На Тимох. — Волохова протянула мальчику пряник. Тимоха цапнул пряник.

— Чего у царевича не попросишь? — спросил Осип.

— Просил.

— Ну?

— Ух и сладкий… Я, конечно, согласный, что лупит, ежели он царевич. Лупить лупи так и угости потом. А то что ж так насухую. Совсем злюче получается.

— Чего приперся то.

Тимоха проглотил пряник в мгновение ока, с сожалением посмотрел на развязанный узелок и сказал.

— Из церкви вышли, скоро через двор пойдут.

Волохова сразу засуетилась.

— Опять бежать надо. С крыльца встречать… А ты иди. Иди, сыночка. Что-то будет, если царица заприметит.

Волохова, причитая и охая, бежала к крыльцу. Рядом подпрыгивал Тимоха. Осип сжал кулаки, со злостью взбил сапогом землю. Подхватил узелок и скрылся в калитке.

Царевич Дмитрий увязался за матерью. Шел за ней по узким горбатым коридорам.

— Матушка!

— Дмитрий.

— Ты обещала?

— Ты уже взрослый, Дмитрий. Пора перестать царем слыть…

Мимо склонившегося Степана Мария вошла в свою комнату и царевич вслед за ней.

— Говорю же, хватит. — прикрикнула царица. — Делай, что велено.

— Не буду. — топнул ногой царевич. — Я хочу, а значит так тому и быть.

Ответом была сильная пощечина. На глазах у мальчика закипели колючие слезы, но он не позволил себе расплакаться. Напротив, царевич выхватил из-за пояса нож со светлым треугольным клинком.

— Не смеешь! Ты! Зарублю!

Царица рассмеялась. Легко обезоружила сына и выбросила его из комнаты.

— Степан! — закричала она. — К лекарю царевича.

Степан сзади подхватил царевича и поволок его по коридору. Царица захлопнула дверь.

— Знакомая злоба. — услышала царица и в испуге отшатнулась. — Ты? Как?

— В Волохову переоделся. — Пех подошел к царице, и она сама обняла его, прижалась крепко-крепко.

— Степан твой, дежке наказал морковку в кухню отнести, а дежка подумал. «Дай, по дороге к царице забегу. Столько не виделись» Что ты, любушка?

— Устала. Одним тобой держусь.

— А сын?

— Сам видел. А что дальше будет? Иногда думаю…

— Что?

— Ничего. Правитель послал?

— Он. Проведать, чего тут Нагие чудят.

— Он не знает?

— Если бы знал, такое устроил бы.

— Столько лет милуемся, и не знает?

— Да и пусть… Может скоро совсем вместе будем.

— Как?… Не обманывай. Все бы бросила и за тобой ушла.

— Расскажу, расскажу, милушка. Дай срок.

Золотую палату сладили в московском дворце всего пару лет назад, но слава о ней разошлась далеко, шагнула в сопредельные страны и предальние Кабарду и Персию. Светлая, просторная, с высоким пещерным сводом и окнами из стекольной разноцветной мозаики. Ее расписывали свои русские мастера. Никогда не бывали они в Константинополе, не видели той первой Золотой палаты, где жены императоров ромейских принимали послов и вершили государственные дела наравне со своими мужьями, а в иное время и со всем без них. Хотели повторить былое величие, но, как и положено, настоящим неофитам-самозванцам перестарались на всю ивановскую. Кого только не было на румяных ярких стенах. Журавли с тигриными хвостами, африканские (они же рязанские) цапли с головами драконов. Квадратные деревянные колонны были оплетены зелено-золотыми стеблями мифических растений и цветами из лепестков похожих на распущенные петушиные хвосты. В глубине вокруг золотого кресла были начертаны сцены из жизни византийской императрицы Ирины. У ромеев, изображенных на стенах были совиные глаза и преострые греческие (как их понимали в Городце на Волге) носы. Уберегся пока от этого безбашенного византийства один единый потолок, но уже были подведены дощатые леса. На самом верху лежали на спинах русоголовые мужики потные от удовольствия и заботы. Они малевали никогда не ведомый им мир, а значит известный до самой последней черточки. Сейчас они домалевывали яростную голову сатанинского змея, искусившего праматерь Еву. И таким ужасным выходил этот библейский зверь, что царица Ирина коротко вскрикнула.

— Страшный какой.

— Нелепый. — ответила Мария Годунова.

Она и Ирина наблюдали за работой мастеров через решетчатые узкие окна.