Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

— Если ты меня огласишь, скажут, что мы с тобой спелись. — сказал Шуйский.

— А я тебя предлагать не буду, я посольство предложу, а уж кто в него войдет не мне решать. Пусть мысль о том, чтобы ты главным был, в их головах сама поселится. А ты им в этом поможешь. Пока бояре да дьяки собираются. Походи, меня поругай. Пусть уверятся, что ты мне враг истинный. Пусть свою мнимую силу почувствуют. Это полезно. Они верить будут, что ты правильно сделаешь и не в мою сторону рассудишь. А ты ведь все правильно сделаешь, князь?

— Не сомневайся, правитель.

В Грановитой палате не продохнуть. Весь цвет московской знати собрался, чтобы выслушать о случившемся в Угличе.

— И руку в том Михаил Нагой с братьями и царица Мария приложили.

Дьяк Вылузгин свернул свиток и поклонился царю, сидящему на золотом троне. На лавках, где сидели бояре и думные дьяки поднялся неясный, глухой но набирающий силу ропот. Через него пробивается тонкий фальцет царя.

— Я созвал, чтобы вместе общим советом решить как с бедой великой справиться. Брат мой Дмитрий мертв и я не уберег его.

Тут царя прервал один из дальних бояр. Маленький и вертлявый он кричал, надрывался. Говорил то, про что многие думали.

— Нет! Нет твоей вины, государь. Правитель за все в ответе.

В его поддержку раздались и другие голоса.

— Верно.

— Годунов дьяка этого направил.

— Годунов и убил.

Годунов сидел неподвижно, а царь мелко хватал ртом воздух. Правитель смотрел на патриарха. Наконец тот поднялся и силой ударил посохом об пол.

— Божьим приговором и дозволом царским приставлены вы — лучшие люди вершить суд праведный. Помогать государю нашему советом и делом. Вместо того, чтобы брать пример с достославного христианской ангельской рати, рычите, лаете и зубами щелкаете, как басурмане или Орда поганая. Гог и Магог. Слышите! Слышите! Государь от вас совета ждет и помощи. И так тому быть. А нет. Вот Бог — патриарх ткнул посохом в икону. — А вот порог.

При общем молчании патриарх сел. Через небольшую паузу начал говорить правитель спокойным и решительным тоном.

— Нагие на моих людей, а значит на меня поклеп возводят. Ничего. Я панцирем оброс от людской неправоты. А тем временем душа малая загублена, и кровь царская вопиет. Прошу, государь. Милостью твоей я в дела государевы посвящен, но от этого, прошу, уволь. Дума решит, а я любой приговор приму со смирением.

Закончив, Годунов с достоинством сел.

Поднялся Шуйский.

— Дозволь, государь.

Федор кивнул.

— Говори, князь Василий.

— Нужно посольство в Углич направить. Все основательно разузнать.

— Правильно!

Годунов поморщился. Опять этот червяк вертлявый.

— Пусть князь Василий во главе посольства встанет. Он правителя не пощадит, если Нагие правду пишут.

— Так тому и быть. — воскликнул царь. — Борису бояться нечего и мне тоже. Князь Василий принимай на себя эту ношу. Будь справедлив и не потворствуй лжи…

В тафье по-домашнему сидел Борис Годунов. Между столбиками денег на столе бумага с неряшливыми записками. Перед столом, диво дивное, тот самый боярин, который больше всех кричал против правителя. Годунов двинул к нему два столбика монет.

— Тебе, Иван Семенов. Крепко ты на меня сегодня лаялся.

— Виноват, благодетель.

— Ничего, ничего.

Годунов добавил еще постолбика.

— Чтобы и дальше мы с тобой в мире и согласии жили.

После того как остались одни правитель сказал Пеху.

— А это тебе.

Он показал на два туго набитых мешочка.

— Надо в московских концах раздать. Пусть рассказывают, что царевича черная болезнь погубила. И еще. В Углич нужно будет вернуться. За Шуйским присмотреть. Кабы не разыгрался наш князь на воле.

Ранним-ранним утром, пока никто не видит, Устинья, накинув на голову платок, вышла из дома попа Огурца. В руке держала деревянное ведро. Вошла в темный со щелястыми стенами хлев. Призывно замычала корова Зорька. Тут же неподалеку важно жевала траву верблюдица Васька. Устинья ласково погладила трогательную русскую буренку.

— Зорюшка, зорюшка. Соскучилась? Сейчас. Я тебе пособлю.

Устинья поставила ведро и огляделась.

— А где же скамейка.

И тут она услышала голос, идущий откуда-то из-под Васьки. Знакомый голос казака Рыбки.

— Чекай, сестра… Зараз я… трохи осталось.

Удобно устроившись на скамейке, Рыбка умело доил свою верблюдицу. Тугие струи глухо с каменным стуком падали в ведро.

— Вот так так. — сказалаУстинья. — Казак Ваську доит.

— Чео на свете не бывает. Тебе ли не знать. А тут и дива никакого нет. Особенно, если Васька… Василиса Абдулаевна.

— А верблюжонок где?

— Потеряли верблюжонка. На Белой реке. А природа видишь, как будто и не верит.

— И правда Василиса Абдулаевна. — попыталась погладить верблюдицу Устинья. — Гонору как у новгородской посадницы.

В опустевшем утреннем Угличе редкие прохожие жались к глухим бревенчатым забором. Необычайно тихо. А ведь вчера все было. И у Троицких ворот у полузасыпанного рва жена Битяговского и Волохова точно знали. Все было и ничего уже не изменишь.

— Похоронить дайте. — молила жена дьяка вооруженных холопов Нагих. — Что им как собакам бездомным здесь гнить?

— Приказу нет, тетка. Приказ будет всех забирай или сама рядом ложись.

— Пустите хоть поглядеть.

— А что там глядеть. Лежат и лежат.

Жена дьяка и Волохова встали на краю неглубокой ямы, и внезапно Битяговская бросилась вниз и упала на обезображенное тело своего мужа.

В покоях своих Михаил Нагой кормил умытого и начищенного Андрюшку Молчанова.

— Не быть тебе старцем святым, Андрюха. Всего два дня на хлебе и воде, а жрешь так словно два месяца в голодухе.

— А я и не рвусь. — отвечал с набитым ртом помяс. — Нет у меня такого склонения.

Втолковывал Нагой.

— Царевича нужно в лучшем виде представить. Лежать ему долго придется. Когда из Москвы посольство придет.

— Есть нужные травки. Если царица дозвол даст Все таки дите ее резать…

Нагой не выдержал. Влепил Молчанову со всего размаха в скулу. Вместе с чашками и тарелками полетел Андрюха вниз. Нагой не отставал и бил незадачливого колдуна мягкими сапогами.

— Как о царе говоришь? Как?

Андрюха скулил, изворачивался, кость мозговую изо рта не выпускал. Когда доведется еще попробовать?

Нагой втолкнул помяса в большой покой угличского дворца, где была установлена домовина с телом царевича. У домовины на приставном стульчике сидела царица Мария. Нагой толкает Молчанова в плечи.

— Нужно так сделать, чтобы тлен его как можно далее не взял и… Сестра?

— Не пойду… мой сын.

— Гляди. Это.