Денис Блажиевич - Угличское дело [СИ]

Михаил указал на рану пересекшую горло.

— Горло ему надо сильнее взрезать. Чтобы ни у кого сомнения не осталось.

Недалеко от Углича сидел Рыбка на берегу у самого края воды. Мечтательно смотрел на воду и вдруг резко поднялся. Сорвал одежду. Грудь и живот прикрывал широченный крест из железных толстых полосок. От пупа до самого горла. Рыбка решительно взмахнул руками и побежал вперед. У самого края внезапно остановился и опустил большой палец ноги в воду. Потом закричал выдернул палец из воды и побежал назад к одежде. Мимо одевающегося Рыбки, Каракут направил лошадь в реку. Потом спросил.

— Как Волга матушка?

— Жуть как холодна, бессердечница. Что делать будем, Федор? Ехать пора.

— Казну спрятали. Можно и повременить.

— Что нам здесь?

— Дьяка убили. С царевичем неясно, что произошло.

— А нам какое дело. У нас своя забота.

— Так то оно так. Я думаю. Теперь Суббота Зотов сам сюда пожалует. И до Москвы ждать не придется.

Рыбка ближе подошел.

— Говори правду, Каракут.

— Правду? Вот тебе правда. Не дьяк это не он.

Каракут показал Рыбке нож с треугольным светлым клинком.

В полутемных закоулках угличского дворца Андрюшка Молчанов давал последние наставления боярыне Волоховой. Ставил на ее лицо примочки и говорил, все время говорил.

— А это мамочка, боярыня моя, зверобой. От ран душевных.

— Какие у меня раны? Сына сына моего убили. Поплатятся Нагие. За все поплатятся. Невинного юношу боярского имени… Сыночка…

Волохова тихо плачет.

Молчанов оставил нетронутой склянку с зверобоем.

— В городе говорят. Из Москвы посольство снаряжают.

— Все скажу. Всю правду открою. Гореть им в аду.

— Ты это, мамочка. Горе твое широкое, но все ж таки в берега его направь. Мало ли кто услышит. Человек незнаемый. А нам то вот как не нужно. — сказал Молчанов и провел ребром ладони по горлу. Увидев это, Волохова залилась еще пуще прежнего. Молчанов плюнул и поспешил уйти от надвигающейся угрозы.

Молчанов вышел из дворца. Огляделся по сторонам и юркнул в узкий лаз между двумя сараями. В тоже мгновение на противоположной стороне появился Каракут. Мгновение он помедлил, раздумывая куда идти. За помясом или к Волоховой? Повернул во дворец.

Увидев Каракута, Волохова вскрикнула, но потом решительно сказала.

— Ни отчего не отрекусь. Что говорила, тои говорить буду. Гореть им в аду. Пусть аспиды их сожрут, пусть громы испепелят.

Каракут приложил палец к губам.

— Тихо. Не разоряйся, боярыня. Я не человек Нагих. Я Федор Каракут из Сибирского посольства.

— Зачем пришел?

— Знать мне надо, как оно на самом деле было. Не верю я, что дьяк, Качалов да сын твой Осип это сделали. Что видела? Расскажи.

— В ножики ребятки играли. Говорила я царице. Хворый он, повременить следовало. Да кто меня слушает. И к царевичу я. Как за родным. Хоть на подмену, а все же царь. Розог бы ему всыпать, чтобы в ум пришел.

— Так говоришь. Кроме жильцов малых, тебя да няньки не было никого во дворе?

— Может и был. Только я не видела.

— А потом что?

— Ребята закричали. Мы к ним бросились. А царевич в крови лежит, как осинка на ветру, ручками и ножками дрожит. Подняли мы крик. Тогда все сбежались.

Каракут вышел от Волоховой и стоял в коридоре, раздумывая. Потом сделал несколько шагов в сторону и вытянул из темного угла Андрюшку Молчанова.

— Андрюх ты?

— Я. — виновато сказал Молчанов. — Копеечку, копеечку вот потерял.

— А. Ну ладно. — Каракут отпустил Молчанова. — Скажи. Все слышал?

— Ничего не слышал.

— Тогда пойду, а ты копеечку ищи.

— Погоди. Погоди. Слышал чего же тут.

— Зачем?

— Интересно, кто же это за мной следил. И зачем ему дурная от горя мамка?

— Понял.

— Ты понял. — согласился Молчанов. — Я не понял.

Каракут приблизился и внимательно посмотрел в глаза Андрюшке.

— А ты что не узнаешь меня, царев помяс? Травник Андрюшка Молчанов?

Андрюшка щурился, разглядывал Каракута.

— На Москве виделись? Не помню.

Каракут облегченно вздохнул и отстранился.

— А и ладно. Ты когда Нагим рассказывать будешь…

— Да с чего ты взял?

— Андрюх. Андрюх. Я тебя винить не буду… но только если про меня молчать будешь.

— Что ты. Что ты. Совсем все из головы вылетело.

Каракут протянул Андрюшке серебряную монету.

— На вот, чтобы обратно не влетело.

— Что это? Кажись не нашенская?

— Персидского серебра. Заговоренная.

— Это как?

— Заговорит, узнаешь.

Торопка прятался за углом гостиного двора, наблюдал за Дашей. С корзинкой повешенной на локоть она шла по улице, направляясь к дому попа Огурца. Торопка повернул голову и начал с кем-то советоваться.

— Подойти нет? Что она подумать может? Матушку ее казнил, а теперь в ухажеры пристраивается. Не знаю. Чего молчишь, Барабан?

Барабаном оказался большой лохматый пес. Вместо ответа Барабан снялся с места, неторопливо затрусил по улице, пока не перегородил Дарье дорогу. Даша лохматую зверюгу совсем не ипугалась.

— Откуда ты такой?… Кудлатик. На тебе.

В секунду Барабан проглотил кусок румяного капустного пирога.

Барабан пошел рядом с Дашей, а за ними, пытаясь остаться незамеченным, следовал Торопка. У дома попа Огурца Даша остановилась.

— Пришли. Спасибо, кудлатик, что от лихих людей защитил. А теперь иди, иди. Тебя туда нельзя.

Барабан вернулся к Торопке. Вместе они наблюдали за тем, как Даша зашла в дом попа Огурца.

— Ты задавайся да не очень — выговорил Торопка псу. — Она меня еще в кафтане малиновом, что мамка к Пасхе сготовила, не видела. Вот я ей в кафтане покажусь, тогда посмотрим кто кого!

Митрополит Геласий в отличии от патриарха мирскому чужд не был. Любил красивые рясы дорогого сукна, хорошо со вкусом поесть и иногда в скоромные дни завивал и смазывал свою короткую бородку душистым левантийским маслом. От справедливой анафемы и проклятий истинно русского бога Геласия спасало только то, что по его словам этого не чуждались и в Константинополе, истинном, хотя и обесчещенном приюте православной веры. В конце 16 столетия русский суровый бог еще склонялся перед былым величием Византии. Но оно постепенно выдыхалось и не поспевало за мерной все преодолевающей поступью молодой своей нравственностью силы. Так и митрополит Геласий, не смотря на то что был совсем еще не стар едва поспевал за патриархом Иовом. Они прогуливались по Воробьевым горам. Вернее прогуливался патриарх а митрополит Геласий страдал, задыхался от одышки, потел нездоровым ленивым потом и опирался на драгоценный посох, вывезенный из святой земли. Патриарх говорил.