Марина Кравцова - Царский венец

Дурные предчувствия оправдались вскоре. Яковлев в очередной раз посетил царскую семью, при этом пожелал говорить с Николаем наедине:

— Я тоже буду присутствовать при разговоре, — тоном спокойным и вежливым, но не допускающим возражений, заявила комиссару Александра Фёдоровна. Яковлев возражать не стал.

— Вы должны знать, — начал он, — что я, как чрезвычайный уполномоченный Центрального исполнительного комитета, прибыл сюда с особым заданием. Мне поручено увезти вас, Ваше Величество, и вашу семью из Тобольска в кратчайший срок.

— Увезти? Могу ли поинтересоваться, куда? Уж не в Москву ли?

Яковлев промолчал весьма выразительно, и молчание это было истолковано Николаем как подтверждение его догадки.

— Однако, — продолжал комиссар, — я приводил к Алексею Николаевичу врача, который объяснил мне, что ребёнок болен настолько серьёзно, что перевозить его сейчас нет никакой возможности. Я созвонился с Москвой. Стало быть, вам придётся ехать со мной одному, ежели, конечно, кто-либо из дочерей не пожелает сопровождать вас. Советую поторопиться со сборами, так как отъезжаем мы, вероятно, завтра.

— Я никуда не поеду, — быстро ответил Николай.

— То есть как? — не понял чекист. — Мне кажется, что вы не должны мне возражать, Ваше Величество. Иначе возможно одно из двух: либо вместо меня пришлют другого человека, вовсе не так благосклонно, как я, к вам настроенного, либо мне придётся забыть о своём добром к вам отношении. В любом случае отказываться вы не вправе.

— Понимаю.

Яковлев поклонился супругам и вышел.

Александра Фёдоровна, стиснув пальцы, смотрела на мужа горестно и изумлённо.

— Что бы это значило, мой дорогой?

Николай с трудом сдерживал негодование.

Первая мысль была: это из-за Брестского мира. Самый большой позор России, чудовищное предательство нового правительства. Перечёркнуто всё — годы войны, множество подвигов и жертв.

Россия потеряла почти все территории, приобретённые с петровских времён. Когда бывший царь узнал об этом, он, несмотря на всю свою сдержанность, дал волю негодованию. Предатели, подлые предатели, люди без чести, без совести, без любви к Отечеству... И никогда не мог Николай без волнении думать об этом позоре.

— Думаю, всё этот несчастный, позорный Брестский мир! — воскликнул он сейчас. — Конечно же они хотят, чтобы я подписал его. Не удивлюсь, что германцы настаивают на этом. Аликс, видит Бог, я скорее отдам правую руку на отсечение! Почему я и заявил ему, что не поеду. Но моего мнения, пожалуй, никто не собирается спрашивать. Что поделаешь, мы арестанты, Солнышко. Как тяжко покидать Алексея, когда он так болен!

— Да, Ники! И мне тяжело не менее. Я поеду с тобой.

— ?!

— Неужели ты думал, что я отпущу тебя одного? Если они будут настаивать на том, чтобы ты подписал мир, а ты станешь отказываться, тебе придётся бороться, а это будет нелегко. Рядом с тобой должен быть в это время родной человек. Да и всегда жена должна быть рядом с мужем в трудную минуту, кого бы или что бы ни пришлось ей ради этого оставить.

— Но не Алексея, родная моя! — Николай был изумлён и встревожен таким неожиданным оборотом разговора. — Ты не сможешь...

— Смогу, Ники.

По-прежнему крепко любившая Ники, горячо преданная ему Аликс разрыдалась при этих словах, вспомнив полные страдания крики своего мальчика, который повторял: «Я теперь умру. И пусть я умру, я не боюсь! Даже и хорошо... Я боюсь только того, что они могут с нами сделать!» Как будто те страшные дни в Спале вернулись и оборотились чем-то ещё более страшным. И в это время необходимо оставить сына на попечение молоденьких сестёр! Государыня крепко обняла мужа, он, как всегда в тяжёлую минуту, успокаивающе провёл ладонью по шелковистым, теперь уже сильно поседевшим волосам своей Аликс. Она подняла заплаканное лицо с его плеча и посмотрела Николаю прямо в глаза. И супруги поняли, что одновременно подумали об одном и том же: наступает час свершения пророчеств...

Ольга рыдала так, словно ей сообщили о смерти самых близких людей. Сёстры даже стали поглядывать на неё с испугом. В последнее время старшей царевне нездоровилось, и нервы могли ослабеть от недомогания — это все понимали, но было и ещё что-то в Ольгином плаче, что-то тёмное и страшное, будто девушке открылось нечто, невидимое для остальных. В последние тяжёлые дни — дни, когда Алексей был почти при смерти, она как будто стала прозревать нечто не только тягостное, но и опасное в будущем, которое вот-вот станет настоящим. Мария и Анастасия, сами заплаканные, глядя на рыдающую Ольгу, невольно взялись за руки и теснее прижались друг к другу.

А Татьяна в это время была с матерью — любимый друг Александры Фёдоровны, дочь, которая лучше других понимала её. Сейчас государыня металась по кабинету, и находившийся тут же Пьер Жильяр с удивлением и сочувствием наблюдал то, чего никогда не видел за годы, проведённые с царской семьёй, — не просто отчаяние Александры Фёдоровны, а отчаяние, граничащее с беспомощностью, с полнейшей растерянностью. Душевные силы оставили страдающую мать, когда она вновь увидела боль в мученических глазах своего мальчика, вновь услышала его стоны.

— Никогда ещё не чувствовала себя хуже, — признавалась государыня дочери и Жильяру. — Никогда! Всегда знала твёрдо, что делаю то, что должна. А сейчас... Нет, Ники без меня не поедет! Но... вдруг Алексею без нас сделается хуже... вдруг он... — она всхлипнула почти как ребёнок.

— Но мама́! Надо, однако же, что-то решать.

Кто это сказал? Неужели юная Татьяна? Жильяр вновь подивился — теперь уже тому, как властно, с каким твёрдым спокойствием прозвучал голос великой княжны. И слёз на лице Татьяны уже не было заметно. Пьер понял, что теперь его черёд говорить.

— Алексею Николаевичу всё-таки уже лучше. Доктора говорят, что явная опасность миновала. Мы будем хорошо заботиться о нём, Ваше Величество.

— Конечно, мама́! Мы справимся. Но и с вами должна отправиться одна из нас — и о вас с отцом тоже должен кто-то заботиться.

— Мои славные девочки! — прошептала государыня.

— Мы так решили, что это будет Мари, — продолжала Татьяна. — Ольге самой нездоровится, и я остаюсь с Алексеем за старшую, а Настя ещё очень молоденькая, к тому же, брат её так любит.

Наконец-то Александра Фёдоровна отёрла слёзы.

— Да, вы правы. Так и будет. Колебания были бессмысленны — моё место сейчас рядом с государем.

Таня Боткина тоже плакала, повиснув на шее у отца.

— Ну-ну, Танюша, — говорил лейб-медик, — зачем же столько слёз? Быть может, государя отзывают в Москву только для того, чтобы потихоньку отправить за границу. А потом за ним отправятся и Алексей Николаевич с сёстрами.