Станислав Венгловский - Лжедмитрий

При чтении таких слов инокиня Марфа вспыхнула огнём и пощупала свой палец. Он был теперь безо всяких украшений. Впрочем, ей и незачем было ощупывать свой палец. Она знала, что под кожей на нём таится давний рубец, внешне нисколько не заметный, и что этот рубец остался у неё ещё из батюшкина дома. Палец ей когда-то прищемили тяжёлой дверью в повалуше. Признаться, она о том успела уже полностью позабыть. О том никто никогда и не ведал, но Митя... Митя...

— Господи! — умоляла. — Спаси и помилуй!

Дальше в письме извещалось, что государственные дела не дают царю возможности оставить Москву и примчаться к матери самолично, как ему хотелось бы, и что он с трудом сдержал себя, чтобы не приехать, и что ему очень трудно будет дожидаться её.

А ещё Скопин-Шуйский поведал на словах о про исходящем сейчас в Москве. Царицу ждёт не только сын. Ждут все подданные. А правительству пришлось наказать некоторых людей, которые отнеслись к молодому царю недоброжелательно, а стало быть, недоброжелательно отнеслись и к ней, его матери. Среди наказанных — даже князь Василий Иванович Шуйский.

— Василий Иванович? — покосилась на рассказчика инокиня Марфа. — Как это?..

Скопин-Шуйский отвечал не моргнув глазом:

— Его осудил верховный суд. Он избежал смертной казни только по милости самого государя. Это известие догнало нас уже в дороге.

— И что с ним будет теперь? С Василием Ивановичем?

— Отправлен в ссылку. Как и его братья.

Инокиня Марфа промолчала.

Скопин-Шуйский тут же предложил осмотреть карету, присланную из Москвы самим царём.

— Нам надлежит отправляться как можно скорее, — мягко начал он.

— Мои люди готовы.

Карета оказалась очень нарядной и богатой. Перед нею, подперев руками скорбные подбородки, стояли в удивлении обитательницы Выксинского монастыря. Они глядели на карету, как на заморское диво.

К тому побуждала их сама игуменья, которая раз за разом повторяла:

— Царица-матушка! Ты в Москве не забудь про нас! Не обойди своей милостью!

Эта карета, подарок царя, связывала инокиню Марфу с прежней жизнью. Надо было лишь удостовериться, что всё видимое — правда.

До Москвы ехали спешно. Но возможно, так только казалось инокине Марфе, которая никак не могла решиться хотя бы в мыслях называть себя царицею. А вот Скопин-Шуйский, осведомляясь о её здоровье и желаниях на каждой остановке, озабоченно прикидывал, на какой же день перед ними предстанет Москва. Собственно, и не Москва, поправлялся он, а только Подмосковье.

— Почему не Москва? — осмелилась она наконец спросить.

— А тебя, матушка-царица, ещё задолго до Москвы встретит царь, — отвечал Скопин-Шуйский. — Я загодя вышлю ему гонцов. Таков его приказ.

Инокиня Марфа поняла, что встреча эта уже не за горами. Сердце у неё начинало биться как-то по-новому, всё чаще и чаще.

Она мысленно хотела представить себе, как выглядит сейчас царь Димитрий Иванович, и он казался ей точно таким, как тот молодец, который и дальше, даже в дороге, являлся ей в сновидениях.

Она вслушивалась в разговоры Скопина-Шуйского со своими спутниками — это удавалось редко, конечно, только на остановках. Ей хотелось услышать, как выглядит царь сейчас, потому что на маленькой парсуне, которая была прислана ей в подарок, был изображён молодой человек в медных доспехах, с красиво облегающими голову волосами, с устремлёнными вперёд светлыми глазами. Были ли эти глаза на парсуне голубыми — она не могла уразуметь. Этому препятствовало уже её зрение, которое не давало возможности различать небольшие предметы на коротком расстоянии. Кроме того, парсуна была чересчур маленькой, предназначалась для хранения в шкатулке, для ношения на груди. Она и повесила бесценный дар у себя на груди, и потому ей казалось, что она снова перенеслась в те далёкие времена, когда ей на очень короткое время давали подержать в руках спелёнутого сыночка Митю. Ещё при живом Иване Васильевиче.

— Господи! Неужто...

Тёплым солнечным утром она наконец почувствовала, что встреча состоится сегодня.

Об этом можно было догадаться ещё накануне вечером, после того, как уж слишком заволновались женщины, привезённые Скопиным-Шуйским из Москвы и приставленные к ней в виде прислуги. Они судили-рядили, как её следует одеть. Они примеряли ей всякие наряды, прихваченные тоже из Москвы, один краше другого. Очевидно, получалось неплохо. Но что-то их смущало. Что-то не давало им уверенности.

— Матушка-царица, — только и просили, — вот это ещё разок...

Но это её не занимало. Ей хотелось поскорее дождаться встречи.

Получилось всё несколько не так, как предполагалось приставленными к ней женщинами, и даже не совсем так, как предполагал сам Скопин-Шуйский.

Когда она проснулась утром в Троице-Сергиевом монастыре, который оказался на пути, то ей сразу сказали, что навстречу ей выслана другая карета, ещё более удобная и более богатая, нежели эта, в которой пришлось ехать от Выксинского монастыря. Она хотела выразить своё удивление, сказать, что, дескать, разве бывают на свете более богатые кареты, но снова не промолвила ничего, а когда её, одетую в какое-то новое, тоже очень богатое одеяние, присланное из Москвы в последнее мгновение, вывели к той карете, то она поняла, что да, новая карета точно превосходит привёзшую её сюда. Внутри там всё сверкало золотом, так что человек, туда посаженный, чувствовал себя даже неудобно, словно на золотом блюдце. Она поняла это по тому, как поёживаются две её бойкие прислужницы из знатных семейств, тоже высланные навстречу из Москвы. Однако сама она и на это не обратила никакого внимания. Всё её тело сжалось в комок. Она ждала встречи. Тем более что заметила чрезмерное скопление людей. Они ехали, шли. Они стояли толпами по обочинам дороги, не остерегаясь шальных коней, неудержимых батогов, наконец, густой пыли из-под колёс.

Так продолжалось довольно долго. И это её не утомляло.

Она время от времени поднимала полог кареты и приветливо смотрела на людей, не догадываясь вначале, что они уже знают, кто она такая.

— Матушка-царица!

— Матушка-царица! Свет ты наш!

Люди радовались, что нашёлся наконец её сын, что Господь Бог сохранил его для неё и для своего народа.

— Матушка наша родимая!

Наконец она уже не могла не понять, что им всё ведомо, что они и собрались к дороге именно с целью порадоваться вместе с нею, поздравить её, пожелать ей здоровья и счастья.

И чем дальше продвигалась карета в сопровождении уже очень большого эскорта из множества конных стрельцов и людей благородного звания, из облачённого в сверкающие ризы духовенства, с образами в руках, — тем больше виднелось вокруг неё народа. Во всех церквах, какие только стояли по обочинам дороги, празднично гремели колокола. Оттуда выходили всё новые и новые священники, выносили иконы, осеняли поезд крестными знамениями. Можно сказать, не встречалось ни одного человеческого жилища вдоль дороги, где какое-нибудь человеческое существо оставалось бы безразличным к тому, что совершается сегодня.