Станислав Венгловский - Лжедмитрий

Конечно, не преданность царевича Папе Римскому волновала пана Мнишека. Впрочем, он не очень понимал и не очень старался узнать, что разделяет католиков и православных. Его удовлетворяло само понимание, что все эти люди веруют в одного и того же Бога. Этого было достаточно. Однако он вдруг начал опасаться, а не заявит ли царевич совсем иное, усевшись на московский престол? Не предстанут ли перед ним в ином свете обещания, на которые он не скупился в Кракове? Да что там в Кракове — на которые был щедр в Самборе по отношению к нему, сандомирскому воеводе?

Но, рассуждая так, пан Мнишек неожиданно подумал, то ли себе в огорчение, то ли в утешение, что сражение, которое вчера все называли победой, исход которого вызывал всеобщее восхищение, вовсе не является победой. Первое столкновение, первое соприкосновение войск, совершенно различных по силе, ещё ни о чём не говорит, кроме как о плохих военачальниках у царя Бориса (или, как его называют в войске царевича, у злодея Бориса). Но войско его отошло и засело в укреплениях. И попробуй к нему подойти! А что, если там появится военачальник, подобный воеводе Басманову?..

Мысли пана Мнишека были прерваны появлением гонца, который привёз письмо от самого короля. Дело было настолько важным, что пан Мнишек счёл наконец возможным удалиться с похорон. Он только встретился взглядом с царевичем, прижал руку к сердцу в знак извинения и велел подавать коня.

Весь остаток дня после похорон пан гетман думал, как подступить к царевичу с объяснением того, что вынужден был сделать.

Он собирал аргументы. Он был рад их собирать, потому что рад был несказанно посланию короля. Потому что с удовольствием готов был подчиниться. Он только обдумывал, а не усмотрит ли царевич в его заявлении зацепку для того, чтобы отказаться от своих прежних обещаний?

— Что же, — сказал наконец пан гетман, обращаясь к сыну Станиславу, которому доверительно прочитал послание короля, — пора. А там — что уж Бог даст.

Но обратиться удалось не сразу. Когда они вдвоём с сыном явились к шатру царевича утром следующего дня, там уже стоял невероятный шум.

Шумели польские рыцари. Они окружили шатёр плотным кольцом.

— Или деньги, или уходим! — раздавались отчётливые крики.

— Мы доказали, как умеем воевать!

— Нас везде примут!

— Везде нужно наше умение! А здесь — превратимся в нищих!

— Теперь уйдём окончательно!

Пан Мнишек сразу всё понял. Повторялось то, чего с таким трудом удалось избежать под Черниговом. Рыцари, оказывается, сдерживали себя весь вчерашний день, когда хоронили убитых. Сегодня их терпению наступил предел.

— Мы уйдём!

— Уходим!

Очевидно, они осаждали шатёр уже с рассвета. Озабоченный царевич, наверное, уже в десятый раз повторял обещания уплатить деньги при первой возможности. Он рисовал рыцарям яркую картину того, как плохо сейчас неприятелю в лесном неприспособленном лагере.

— Нам вовсе не придётся сражаться. Я не допущу сражения, — говорил он с таким убеждением, будто дело шло о чём-нибудь житейском. — Я не могу допустить пролития крови моих подданных. Да сражения и не может быть. Разве вас не удивило, что огромное войско так легко уступило нам поле битвы? Разве не знаете упорства русского человека? Русское войско устояло против Стефана Батория! Вспомните осаду Пскова!

Царевичу возразили:

— Всё знаем. Но это мы как раз сражались так, что не дали московитам никаких шансов! Потому они и побежали!

Царевич соглашался наполовину:

— Это так, вы сражались намного лучше, чем когда бы то ни было. Вы показали свою силу. Однако русские не хотели сражаться против меня. Разве этого вы не поняли? Они оборонялись только по необходимости. Позавчера у них ещё не хватило смелости восстать. Но представьте себе ночь в лесу, под голым небом, при таком морозе. Одно это заставит задуматься. А теперь представьте, что мы сегодня же явимся к ним с артиллерией, с той же конницей, которая позавчера так дерзко шла на них в атаку, то есть с вами! Представьте, что придвинем верное казачество, всех перешедших на мою сторону подданных... Мы расскажем, сколько городов открыли передо мною ворота! Все русские воины перейдут на мою сторону. И путь на Москву будет открыт. У Бориса нет другого войска.

— Деньги! Деньги давай! — не хотели дальше слушать те, кто боялся, что царевич уговорит их товарищей, как удалось ему это сделать совсем недавно под Черниговом.

— Я пока не могу вам всем заплатить, — опустил царевич руки. Он оглядывался на своих соратников, на Андрея Валигуру, на Петра Коринца. Он призывал их в свидетели. — У меня сейчас нет таких денег.

Соратники кивали головами:

— Обождите!

— Надо обождать!

Тут же, на помосте, стояли капелланы в чёрных сутанах. Они были готовы поддержать царевича. Но польские рыцари не желали слушать даже их.

Конечно, в такой ситуации пан Мнишек не стал ничего говорить о письме короля Сигизмунда.

Пан Мнишек при первой же возможности тоже начал убеждать рыцарей помнить о чести, о данном слове, о долге.

Рыцари в ответ зло смеялись:

— О долге мы как раз и помним!

И снова кричали:

— Деньги!

— Деньги!

Вокруг царевича, на деревянном помосте перед его шатром, собрались уже полковники Дворжицкий и Жулицкий, ротмистры Борша, Фредр, Неборовский и прочие. Но их присутствие также ничего не могло переменить.

О выходе из лагеря, о новой атаке на неприятеля сегодня не могло быть и речи.

Так завершился этот короткий зимний день.

Объехав, как обычно, вместе с царевичем все сторожевые посты, которые теперь были выставлены и против осаждённой крепости, и против недалёкого и всё-таки грозного противника, гетман Мнишек принял приглашение царевича — зашёл к нему в шатёр.

Конечно, пан Мнишек нисколько не надеялся, что сегодня удастся высказаться о королевском письме.

Ему хотелось хотя бы узнать, когда же о том можно будет потолковать. А сейчас ему хотелось вместе с царевичем подумать, что можно сделать, как уговорить рыцарей отказаться от своей гнусной затеи. Как заставить их потерпеть с получением денег.

Рыцари же, уйдя от царевичева шатра, ничуть не угомонились. Они всё так же шумно продолжали негодовать, разбившись на группы, рассеявшись по палаткам.

Поговорив с царевичем в присутствии одного Андрея Валигуры и не услышав ничего для себя утешительного, пан гетман вознамерился было отправиться домой, как вдруг Андрей, выйдя из шатра на какой-то новый шум, воротился с известием, что явились делегаты от рыцарей из роты Фредра. Они хотят говорить с царевичем наедине.

Андрей так выразительно посмотрел при этом на старого гетмана, что царевич удивился:

— Как? Даже без пана гетмана?