Валерий Воскобойников - Довмонтов меч

После нашествий войск из Орды насколько уменьшились города в Низовых землях, настолько и вырос Псков. Особенно полюбили во Пскове селиться артели — с каждым годом уже не дома вырастали новые, а улицы. Мастера, собираясь со всей Руси, были столь искусны в своём деле, что их немцы, франки и италийцы к себе заказывали. Вернувшись же после дальних странствий, мастера приносили на Русь новые секреты для своих искусств. А потому любой иноземный гость искренне убеждал, что красивее Пскова ныне в Европе города нет.

Инок Кирилл, который прежде всё побаливал и несколько раз подсчитывал срок до своей кончины, перевалив за макушку жизни, вдруг окреп, поздоровел и считал, что макушка только-только настала и что проживаемый им ныне год как раз и является лучшим.

Свои исчисления он продолжал, — например, исчислил Пасхалию на ближайшую тысячу лет. Столь важной, искусной и многотрудной работы до него на Руси не делал никто. Даже сам престарелый митрополит всея Руси, который многим уже казался вечным, запросил его исчисления и, проверив, не знал, как к ним отнестись. С одной стороны, всякому известно, что намного ранее, чем через тыщу лет, наступит на земле конец света и Страшный суд. А с другой — день и год Страшного суда смертному знать не дано, известно то лишь самому Господу Богу. Вон как латиняне триста лет назад готовились встретить конец — но пронесло. Теперь же и на Руси появились такие, кто предрекает скорое окончание земной жизни и способствует душевному переустройству.

И решил мудрый митрополит отнестись к учёному труду инока как к плоду хитроумнейшего дела: в канон не вводить, но и не запрещать. Пусть лежат его счисления в митрополичьей библиотеке, а кому надобно, тот их и найдёт.

Иноку же Кириллу была на днях большая радость. Он узнал, что тот светлый юноша, которого инок направил когда-то в большой свет познаний, брат двоюродный псковского князя, поставлен недавно епископом Тверского княжества. А ставил его уже новый митрополит всея Руси — Максим. Ибо вечного ничего нет на земле, кроме Духа Божия. Закончил свою земную жизнь и митрополит Кирилл, столь много сделавший для согласия среди русских князей и, увы, почти не преуспевший в этом.

Ехал князь по улице в Завеличье. Увидел мальчика — сидит на крыльце, на скрипочке играет.

— Ты чей? — спросил князь.

— Настасьин я.

— Ты не Настасьин, ты Лукаса сын, я твоего отца знал, когда ты ещё не родился.

Так и познакомились они. Думал князь вырастить из сына Лукаса доброго воина. Хотел для учения взять его в дружину. Однако получилось не совсем так, как он желал.

Мальчик пришёл со скрипкой к старому корчмарю и попросил поучить его игре на инструменте. Вместо старого корчмаря скрипку взял его сын и поводил немного смычком по струнам. Потом приблудившийся скоморох, побывавший и в немецких землях, поучил недолго мальчика. А дальше учение пошло само.

Корчмарь предложил ему играть за ужин по вечерам для дорогих гостей. А мальчик бы и без ужина согласился, лишь бы кому слушать нашлось.

Он подрастал, и князь привёл его таки в дружину, поставил к Василию Старостину, бывшему когда-то сыном сельского старосты. Василий Старостин стал к тому времени добрым воином. Сын Лукаса кое-что от него перенял, а потом снова удалился в корчму — играть на скрипке.

Однажды в Псков заявились скоморохи. Князь их терпел — пусть народ радуют, но священники, предполагая, что скоморохи — дети волхвов, гнали их прочь. И сын Лукаса отправился вместе с ними. Довмонт, помня обязательство перед рыцарем, пытался его найти, однако долго никаких вестей о юноше не было.

Потом он снова появился в доме вдовы. Довмонт снова звал его в дружину. Обычно в дружину к нему просились, считали за большую честь служить у князя. Парень пришёл, и Довмонт сделался им доволен. Однако повсюду он таскал за собой свою скрипку. А по вечерам в дружинной избе забавлял воинов своими мелодиями. У Довмонта были в дружине и другие музыканты — играли на свирелях, дудках. Что ж, подумал он, кому-то от отца передаётся честь, кому-то лицо, а кому-то и скрипка.

Псков всё больше расширялся, князь задумал выстроить уже третью стену, снова от Великой до Псковы, и примеривался, где провести черту.

Эти годы были для города счастливым временем передышки. Познав на себе силу князя, на город больше двадцати лет не нападал никто.

— Этак и драться разучишься, — шутил Довмонт. Литвины, то и дело доходя до Твери, псковские земли обходили стороной. Немцы иногда спорили с Новгородом из-за Ладоги. Но стоило Довмонту выйти со своей дружиной из города, как там, на Ладоге, рыцари сразу предлагали мир.

И лишь иногда отряды их нарушали границы, захватывали в полон сельских жителей и словно таяли в воздухе. Налёты их были внезапны, и, сколько князь ни ставил охранных отрядов, рыцарям время от времени удавалось уводить псковских людей.

Однажды, когда сыну его как раз исполнилось десять лет, князь, получив очередную весть, как всегда, сразу вскочил в седло и с малой дружиной помчался отлавливать бродячих разбойников.

— Остался бы, — сказала жена, — пошли Василия.

И князь в который раз подумал, что жена права. Не княжеское это дело — гоняться за шайкой разбойников. Однако ничего он с собой поделать не может: только позовут — и он уж в седле.

Жену он любил спокойно и ровно. Она так и осталась в его глазах той же девочкой, которая радовалась всему, что видела, когда отец, князь Димитрий, привёз её погостить. Сначала он был осторожен с ней, боялся её задеть нечаянно грубым словом или жестом. Потом, когда она родила ему сына, он полюбил её больше. Теперь же, по прошествии десятка лет после свадьбы, и дня не желал провести без неё.

Но несколько дней он пробыл в седле, загораживая рыцарскому отряду выходы со своей земли. Наконец после короткой схватки несколько рыцарей были убиты, остальные побросали оружие. Эта мода среди латинян на рыцарские подвиги вовлекла молодых людей из разных стран, и поди скажи, настоящий он рыцарь или самозваный. Купивший на прихваченные у отца деньги дешёвый доспех, напяливший его на себя и отправившийся по миру искать приключений. Каких только бродяг не заносило к ним на Псковскую землю! Даже просто сбежавших из ордена и занявшихся собственным промыслом.

Так было и в этот раз. Довмонт теперь их не отпускал, всех отводил во Псков, а посадник уж с ними и разбирался.

Был у рыцарей и полон — жителей двадцать. Всё больше из сел — местные мужики и бабы. Князь эти несколько дней, пока гонялся за шайкой, продолжал томиться по жене и сейчас решил порадовать себя и её быстрым возвращением.

— Я отправляюсь в город, полон весь распускай, разбойников сдашь посаднику, — приказал он Василию Старостину. — Тут не задерживайся.