Валерий Воскобойников - Довмонтов меч

Из Пскова трудно было понять, что там случилось между князьями. На поклон к Андрею Александровичу, как слышали, явились все удельные князья. Но это не уберегло их земли от нового нашествия. Старые, знаменитые русские города — Суздаль, Ростов, Юрьев, Переяславль были взяты татарами как неприятельские. Тех, кто не успел попрятаться в лесах, сгоняли в сотни и уводили в Орду. Дома стояли разграбленные, пустые. Никто точно не знал, где сам великий князь Димитрий Александрович.

Из Переяславля, едва не загнав лошадей, примчался старик — боярин Гаврило Олексич.

— Хороши у татар лошади, да и наши не хуже, — ушёл-таки от погони, а думал, что уж не жить!

— Что город?

— Город? — переспросил старый воин и неожиданно заплакал: — Считай, нет города. Спалили татары Переяславль. Кто успел — тот убег, остальных убили.

— Князь где?

— Я потому к вам и гнал, что думал, он у вас. Если и у вас его нет, то не знаю, где и искать.

Княжна Марья, едва муж появлялся в доме, молча, умоляюще смотрела на него, ждала хоть какой-нибудь утешительной вести. Лишь сын, четырёх летний малыш, не чувствуя общей беды, весело бегал по дому.

— Еду спасать княжью казну, — наконец сказал ей Довмонт решительно. — Новгород никогда не стоял за чужой интерес. Князя Димитрия они к городу не допустят.

Ещё недавно вместе они строили крепость Копорье, вместе говорили, как, выставив в ряд такие крепости, сделают неприступной границу для рыцарских воинов. Рухнули их мечтания.

Он взял малую дружину и для каждого воина запасных лошадей. Дул встречный ветер, лошади тонули в сугробах, пробиваясь к далёкой крепости. Люди пересаживались с одной лошади на другую, давая им отдохнуть, но сами не отдыхали.

В Копорье уже стояло новгородское войско. Но столь неожиданным было появление князя, что стражники растерялись, пустили в крепость. А дальше все они были повязаны.

— Вытолкать их за ворота? — спросил Василий.

— Нельзя, пусть тут отсиживаются. Накорми, напои. Ежели кому наставили синяков — пусть простят. Скажи, мы им не враги, мы княжью казну пришли выручать.

Им самим тоже пришлось отсиживаться. Уйди он сейчас с великокняжеской казной назад в Псков, выглядел бы грабителем.

Оставалось ждать новостей из Новгорода. Они пришли скоро.

— Ну не идти же нам войной друг против друга, — сказал ему малознакомый боярин с Прусской улицы, кто-то из рода Мишиничей, присланный от Новгорода для переговоров. — Мой отец с тобой, князь, под Раковором стоял, шлёт привет, а я — словно враг.

— Да и я вражды не желаю, — ответил Довмонт. — Если ещё мы развоюемся, Руси не останется.

— Так порешим, — предложил боярин. — У нас княжья семья в залоге, у тебя — крепость. Меняем залог на залог. Ты нам — крепость, мы — князю семью.

Боярина впустили в крепость, дружину его пока оставили за стеной.

— Все ваши тут сидят, их не обидели, только повязали, — сказал Довмонт, — никаких обид Новгороду чинить не хотим, у каждого свой расчёт.

— Ты объясни, как тут появился? По моим расчётам, ты ещё должен быть только на подходе к крепости. По воздуху летел?

Довмонт с гордостью улыбнулся:

— Для того лошадей подбирал, чтобы быстро бегали. Князю там передайте, что в Пскове дом у него всегда. Псков заветы Александра Ярославича помнит.

В недальних псковских селениях начался мор. Или какие пришлые занесли эту страшную хворь, или наколдовал кто, а только жители, дом за домом, покрывались страшными язвами, ложились на пол, не в силах подняться, изо рта у них вместе с кровью и гноем выходил смрад, и так, в полном осознании своей обречённости, они умирали. Сёла эти обходили стороной. И некому было ни пищу принести, ни воды подать умирающим, ни утешить их, ни соборовать.

Кирилл, будучи иеромонахом, стал исполнять всё необходимое. Каждый день отправлялся он в эти сёла — верхом на древнем мерине с провислой спиною, — прихватив с собою икону, запасные дары, освящённую воду, хлеб.

Когда он приехал в самый первый раз и увидел на улице неубранных мёртвых людей, страшно ему было перейти порог дома, с которого решил начать свой обход. Но, перекрестившись, прочитав шёпотом слова молитвы, он шагнул-таки в промороженный, казавшийся вымершим дом, а там на полу лежали вперемежку с мёртвыми и живые.

Инок вынес мёртвого старика, двух маленьких детей, затопил дымную печь, отворив дверь; натаял снега, напоил и накормил болящих — мужа и жену, закутанных во всё тёплое.

— Как на Руси, остался ли кто живой? — спросили его. И вопрос этот порадовал инока: если спрашивают, значит, не потеряли ниточку жизни.

— На Руси живы многие, если не считать тех, кто гибнет сейчас от нашествия в Суздальских землях.

— А в Пскове? Что слышно про Псков? Или и там мор?

— В Пскове нет, а Бог даст, то и не будет. Мор только у вас да у соседей.

— То-то к нам никто и не ходит. Ты первый, кто посетил нас с зимы.

Эти муж и жена, попив тёплой воды с накрошенным хлебом, почувствовали себя почти что здоровыми. Они заболели раньше всех, но вот же — смогли выжить.

Но в двух других домах были все мертвы. Зато в доме по соседству никто не болел, однако хозяева не пустили инока, крикнув, что сидят, затворившись, давно, но им ничего не надо.

Так он обходил за домом дом. В одном из домов две женщины находились на пороге смерти и просили причастия. Он причастил их — у него было с собою всё необходимое.

Облегчив участь болящим, инок сложил тела мёртвых в один из домов и припёр колом дверь, чтобы никакой зверь не стал рвать из них мясо.

— Болезнь, подобную той, что ты видел, описывал великий Ибн Сина, — сказал ему вечером старый Ибн Хафиз. — Он предположил, что невидимые в воздухе мельчайшие частицы разносят эту болезнь. Однако, если ты мне позволишь, я поеду с тобою завтра и, быть может, тебе пригожусь.

К тому времени осёл, на котором, к радости посадских детей, старец ездил в прошлые годы, давно уж издох. Инок дал старику своего мерина, сам же оседлал молодую кобылу, и при тусклом рассвете они выехали в другое селение.

— Лекарства от этой болезни не знает никто, — сказал старик, когда они вместе помогали болящим в первом же доме, — однако я прихватил с собою питьё, оно облегчает участь.

Вдвоём они отделяли живых от мёртвых, растапливали печи, кормили немощных. В этом селении особенно много было умерших детей. Также вдвоём они сносили их закоченевшие тельца в пустую избу, и старик иногда начинал тихо всхлипывать.

Когда же инок приступал к необходимым православным обрядам, старик деликатно переходил в другой дом.

— Я составлю подробное описание этой болезни, возможно, когда-то люди отыщут от неё и лекарство, — сказал старик на обратном пути. А потом задал вопрос, который мучил постоянно и самого инока: — Неужели смерть невинных детей — это промысл Божий? Но за что, почему?