Валерий Воскобойников - Довмонтов меч

А когда кончилась роща и дорога вышла на широкое поле, вдоль всего дальнего края которого стояли высокие рубленые избы, они увидели и пламя. В лучах солнца огонь, поднимавшийся над крышами, был бледным и накрывал несколько домов.

— Завеличье горит! — крикнул Давид Якунович и, оглянувшись на гостей, погнал коня к пожару.

Псковские бояре, ратники бросились за ним врассыпную по полю. Довмонт оглянулся на свою дружину. Дядька Лука мгновенно понял и согласно кивнул. Долгая сушь сделала своё дело. Как бы ни береглись люди, если неделями палит жаркое белёсое солнце — жди беды. А может, и нечисть какая, пожелав отомстить человеку, наводит на него огонь. Взметнувшись над одним домом, пламя быстро начинает пожирать и соседние.

Так было и теперь. Хотя они спешили, гнали коней, но когда приблизились — уже с десятком домов можно было навсегда проститься. Да и стены соседних, рубленные из толстых брёвен, тоже начинали дымиться.

По наплавному мосту через реку бежали на помощь люди с крючьями, топорами. Вокруг стоял бабий визг и вой, диким ором кричали животные, что были заперты в горящем хлеве. Люди, с перемазанными сажей лицами, вытаскивали из изб, что стояли поблизости, пожитки. А к горящим домам было невозможно приблизиться — такой от них исходил жар. Воздух был раскалён, и пламя, словно передразнивая плачущих баб, упоённо подвывало.

Довмонт понял: стоит немного промедлить, и сгорит весь конец — все дома, что построены напротив возвышающегося детинца на берегу реки Великой.

Ратники, дружинники, оба воеводы, сам князь, не сговариваясь, бросились растаскивать избы — но не те, что уже дымились, к ним и приблизиться было невозможно, и даже не соседние с ними, а те, что стояли чуть дальше. Хорошо, что у каждого воина есть при себе боевой топорик, который и в битве поможет, и в любом деле выручит. Впятером, вонзив топоры в сухие толстые брёвна, они раскатывали избы, оберегаясь от падающей кровли, и оттаскивали брёвна подальше, где им было не страшно пламя. Хозяева жилищ помогали в этом разрушении, потому что только так можно было спасти хоть часть своего добра, а главное — не превратить всё поселение в пепелище.

Неожиданно Довмонт увидел и стареющего рыцаря. Лукас фон Зальцбург, такой же грязный, как многие, упоённо вместе со всеми растаскивал брёвна, выкрикивая яростные немецкие ругательства.

Развалив дальние избы, они пошли на те, которые были ближе к огню, прикрываясь от жара. Рядом с Довмонтом орудовали оба воеводы — дядька Лука и Давид Якунович, оба с почерневшими от гари и блестящими от пота лицами.

— Что, князь, не ожидал такой встречи? — выкрикнул псковский воевода. — Да и я тоже не ждал.

На некоторых дымилась одежда, они бежали к реке, окунались и возвращались обратно. Мокрое платье высыхало мгновенно. Неожиданно рядом с ними оказалась старуха, прибежавшая по мосту с другой стороны реки, оттуда, где высилась крепость и стояла другая часть города.

— Тимофей! Тимофея моего кто видел?! — выкрикивала она, расталкивая людей.

— Где он был, твой Тимофей? — спросил воевода, распрямившись после очередного бревна.

— Где же ему быть, как не в избе! Люди, помогите, сгорит Тимофей.

— Которая тут твоя изба? — спросил Довмонт.

— Да вот же! — И старуха показала на один из дворов, к которому и приблизиться было невозможно.

— Попробуем вытащить его! — Довмонт оглянулся, отыскивая своих воинов. Одному в такое пекло было не войти.

— Стой, князь, — остановил его воевода, — твой немец уже успел.

Лукас фон Зальцбург, только что окунувшийся в реку, замотав голову чем-то мокрым, в обгорелых ошмётках, уже входил в дымящийся дом. Все приостановились, приумолкли, напряжённо ожидая, появится ли он назад.

И рыцарь появился, держа на руках короткое, без ног, тело.

— Тимофей! Добрый был воин и щитник знатный, — проговорил воевода, по-прежнему следя за немцем.

Рыцарь, держа безногого старика на руках, сделал несколько шагов, пошатнулся и упал вместе с ним на сухую, горячую землю.

К ним сразу подскочили, оттащили их в сторону. Постепенно пожар стал затихать. Дома, которые загорелись первыми, превратились в огромные кучи мерцающих красным углей. Дойдя до пустого пространства, огонь останавливался, лишь горели кое-где нестрашным пламенем прутья и палки, брошенные на земле.

Но не зря рассказывали в других русских городах об удивительных особенностях псковского житья-бытья.

— Мало что все улицы и дворы замощены, всякая улица там — словно единый дом, словно братья и сёстры! — изумлялся какой-нибудь рязанец или суздалец, побывав во Пскове.

А и верно: то ли установил так в забытые древние времена какой мудрый человек, или сами жители порешили однажды, но только главные дела исполнялись во Пскове вместе — улицами и концами. Вместе строили деревянные мостовые, копали канавы, потому Псков и гордился особенной чистотой. А уж если в каком дворе случалась беда — отец семейства погибал по ратному делу, старики ли оставались одни беспомощные, или многодетный вдовец хоронил жену, — улица никогда не бросала их. На то были уличанские старосты, которых выбирали каждый год, да и просто сосед заботился о соседе.

Потому едва одни стали отходить от пожара, а другие даже со смехом вспоминать о своих нелепых поступках во время тушения, как тут же стали и расселяться по дворам, сбережённым от огня. А таких в Завеличье было много больше, чем сгоревших.

— Литвинов надо благодарить, не пошли Бог вовремя литвинов — все улицы бы спалились, — повторяли жители, а потому стали звать их под свои крыши, хотя бы на первую ночь.

Десятка полтора человек — псковитяне и из Довмонтовой дружины — сильно пострадали во время тушения. У некоторых вместо обгоревших волос на голове зияли водянистые раны, у других были обожжены плечи, спины, ноги. Но особенно обгорели немецкий рыцарь и безногий старик, которого он вытащил из дымящегося дома.

И тут перед Довмонтом возник Убайд:

— О страдальцах не думай, князь, мы с учителем поможем им.

— Я помочь, помочь, — согласно закивал старик Ибн Хафиз.

— Кто такие? — удивился псковский воевода.

— Лекари, у рыцарей отбили. Говорят, у себя в стране знаменитые люди, — объяснил дядька Лука.

Ибн Хафиз снял с ослика, который послушно стоял рядом, свой большой соломенный плетёный кузов, раскрыл его, расстелил на земле кусок ткани и, приговаривая что-то под нос на своём языке, выставил несколько глиняных горшочков, покрытых цветной эмалью.

Убайд, со своей разбойничьей рожей, тоже склонился над горшочками, о чём-то спрашивал учителя, тот ему отвечал. А потом Убайд принялся обходить всех обгоревших, что сидели у реки, слегка постанывая. Осторожно касаясь пальцами, он принялся наносить им мази на раны.