Дмитрий Барчук - Две томские тайны

Царя вопрос от души развеселил. Он рассмеялся звонко и открыто, как в былые времена, и ответил без всякого сожаления и раздражения:

— Да если бы жёны всех Романовых хранили верность своим мужьям, наш род давно потерял бы право править Россией. Тогда на престол всходили бы одни немцы. А так всё в порядке. Вот мой родной дед, например, по одной версии, граф Салтыков, а по другой — вообще безродный крестьянин из финской деревни. Ну и что из того, что у Николаши отец — не Павел, а Уваров. Ему же лучше. Меньше дурной наследственности!

Тёплым ранним вечером, какие случаются в Санкт-Петербурге в самом начале сентября, когда лето уже устало править бал, а осень ещё не вступила в свои права, у ворот Александро-Невской лавры остановилась коляска, запряжённая тройкой гнедых лошадей. Из неё ловко выпрыгнул высокий моложавый офицер в лёгкой походной шинели и фуражке, но без шпаги, и направился широким шагом к поджидавшим его священникам.

Митрополит Серафим, архимандриты и остальная монашеская братия, по случаю приезда высокого гостя облачённые в парадные одеяния, склонили свои головы в поклоне. Приезжий, в свою очередь, тоже поклонился в ноги митрополиту и приложился к кресту. Владыка Серафим окропил гостя святой водой и благословил его.

— Я хотел бы, чтобы отслужили молебен по поводу моего отъезда, — попросил царь.

— Пойдёмте в храм, государь, — сказал Серафим и направился в церковь.

Александр Павлович в окружении других священнослужителей последовал за ним.

В соборе император остановился перед ракою святого Александра Невского. Начался молебен.

— Положите мне Евангелие на голову, — попросил государь митрополита и встал на колени.

Закончив молитву, Александр поднялся, трижды поклонился мощам святого тёзки и поцеловал его образ.

— Ваше Величество везде жалует схимников. В нашей лавре ныне проживает такой. Не соблаговолите ли позвать его? — спросил митрополит царя, когда они выходили из церкви.

— Хорошо, позовите, — согласился император, но тут же добавил: — Нет. Лучше проводите меня к нему в келью. Я хочу посмотреть, как живёт схимник.

Митрополит дал знак монахам, и в руках двоих из них тут же появились факелы.

— Придётся спуститься в подземелье, государь, — пояснил владыка.

Они долго шли по тёмным коридорам, спускались вниз по крутым лестницам в самое чрево земли, откуда пахло плесенью и смертью. Наконец митрополит остановился возле сколоченной из грубых досок двери, преграждавшей вход в какую-то нору.

— Здесь и живёт достопочтенный старец Алексий, — почтительно произнёс митрополит, открывая дверь в преисподнюю.

Вначале царь ничего, кроме блеклого света свечи перед образом Иисуса Христа, не увидел. Но затем, когда глаза привыкли к темноте, разглядел жалкое убранство кельи. На земляной стене висело несколько икон. На почерневшем от старости и сырости деревянном столе лежала раскрытая Библия и ещё несколько церковных книг, описывающих жития святых.

— А где старец спит? — спросил царь. — Я не вижу постели.

Но ему ответил не Серафим, а какой-то надрывный голос из тёмного угла, словно он доносился из-под земли:

— Нет, государь, у меня есть постель. Подойди поближе, я тебе её покажу.

Александр пошёл на зов и, увидев ложе старца, ужаснулся. Это был чёрный гроб. В нём лежали схима, свечи и другие необходимые для совершения обряда погребения вещи.

— Смотри, — сказал высохший и сгорбленный старец. — Вот постель моя. И не только моя. А постель всех нас. В неё все мы, государь, ляжем и будем долго спать.

В Таганрог он приехал лишь спустя три недели, опередив царицу на несколько дней. Удивительное дело, но дальняя дорога более утомила императора, чем больную императрицу, ради поправки здоровья которой царская чета и пустилась в столь длительное путешествие.

Поселились супруги в небольшом доме на высоком берегу залива, назвать его дворцом можно было лишь с большой натяжкой, зато из него открывался отменный вид на гавань.

На южных фруктах царь быстро восстановился с дороги, и вскоре его было уже не удержать у семейного очага.

С раннего утра денщики седлали ему гнедого жеребца. И государь подолгу объезжал его, уносясь в бескрайние дали донской степи.

После обеда Александр Павлович и Елизавета Алексеевна совершали совместные длительные прогулки, рука об руку, как в старые добрые времена. В хорошую погоду — к морю, а в ветер и слякоть просто сидели в беседке и подолгу разговаривали меж собой. Фрейлины не могли налюбоваться на эту семейную идиллию и радовались, что в венценосной семье, наконец, воцарилось взаимопонимание.

— Они полагают, что у нас медовый месяц. Это после тридцати двух лет кошмарной совместной жизни. Им даже невдомёк, что, когда решение принято и все мосты сожжены, гораздо легче общаться.

— Но, может быть, вы всё-таки передумаете? Ещё не поздно.

— Сколько вам можно повторять, сударыня: я своих решений не меняю! — вспылил царь и уже поднялся, чтобы уйти из беседки.

— Вы снова думаете только о себе! — воскликнула царица ему вслед. — Вы пойдёте путем искупления, будете замаливать свои грехи, а что прикажете делать мне?

Он остановился на самом выходе, обернулся и произнёс казённым голосом:

— Это решать вам, сударыня. Или вы забыли, что уже давно живёте своей жизнью, не имеющей с моей ничего общего? Комедия, которую мы с вами разыгрываем для окружающих, в наших отношениях ничего не меняет. Я уже однажды пережил трагедию потери супруги, которую любил. Все мои прежние чувства к вам похоронены глубоко под землёй. И я не намерен заниматься осквернением могил.

Елизавета Алексеевна сидела на скамейке с каменным лицом и нервно теребила в руках зонтик. Она никак не ожидала от мужа такой строгой отповеди. На глазах её заблестели слёзы.

Чего-чего, а рыданий женщины Александр Павлович спокойно перенести не мог. Видя, что царица вот-вот расплачется, он вернулся к ней, сел рядом на скамейку и примирительно сказал:

— Ну, будет плакать. Извините, я погорячился.

Но было поздно, слёзы уже ручьём текли из её глаз, а плечи содрогались от рыданий. Вытирая мокрые глаза шёлковым платком, женщина уткнулась в грудь мужа. И ему ничего не оставалось, как гладить её поседевшие волосы.

— Я же не виновата, что нас обвенчали в подростковом возрасте, когда ни вы, ни я даже понятия не имели, что такое любовь. Да, я искала любовь, но искали её и вы. Простите меня, Александр. Простите за всё. Я сломала жизнь и вам, и себе, и нашим так рано ушедшим детям. В моей душе тоже нет покоя, и она так же жаждет искупления.

Царь внимательно слушал жену, а затем, по-прежнему поглаживая её голову, ответил:

— Адам Чарторыйский — мой верный друг! Как вы могли? Но ваша и Чарторыйского дочь Мария прожила недолго. Господь призвал её к себе в младенчестве. И тогда вы завели роман со штаб-ротмистром Алексеем Охотниковым. Ваша дочь Лиза была от него?