Еремей Парнов - Звезда в тумане [Улугбек. Историческая повесть]

— Слушай, бедный мирза, — тихо позвал его серый мутакаллим. — Есть над пропастью адской особенный мост. Мы его называем сиратом. После смерти все души ступают на этот сират, что тонким волосом туго натянут над страшным ущельем. Ты уверен, что сможешь пройти по мосту и не свалишься в смрадную адскую бездну? Уверен? О мой мирза! Много благочестивых и праведных дел надлежит тебе сделать, чтоб мост тот вдруг перила обрел, когда придет твой черед. Живи же пока, во имя аллаха. — Он склонился над принцем и прошептал: — Бисмиллах [22] «Бисмиллах» — «во имя аллаха» (первые слова корана). .

Потом достал субха [23] Субха — четки. в сто зерен из тигрового глаза [24] Тигровый глаз — полудрагоценный золотисто-коричневый камень. , которые желтым огнем загорелись в ночи.

— Эти четки, мирза, знак великого тайного братства. Мы поможем тебе возвратить славу и трон, бисмиллах. А покамест не смей отказываться от еды. Ибо нет для правоверного большего греха, чем добровольное лишение себя жизни.

Он взял пиалу и наполнил ее той же самой водой из того же кувшина, хранившего горечь полыни и желчи.

— Выпей, принц. Пусть отныне вода напоит тебя сладостью мира, надежды и веры. И да будет покоен твой сон.

И вправду вода показалась мирзе ароматной и сладкой, словно гулаб, упоительной и прохладной, как кокосовое молоко. Он осушил пиалу и заснул крепким, здоровым сном. А назавтра был подписан мир, и Улугбек освободил сына.

…— Прости, что не признал тебя сразу, мауляна [25] Мауляна — высшее ученое звание. ,— почтительно обратился к калантару Лятиф.

— Я не мауляна, мирза. Ничтожный дервиш и недостойный мюрид суфийского старца, который возложил на меня счастливую ношу и сделал расулом печальной вести.

— Счастливая ноша? Печальная весть? О чем же?

— Братство наше поручило мне тебя, мирза. Денно и нощно я буду молиться за тебя, разрушать коварные планы твоих врагов, в меру ничтожных сил своих помогать тебе, о светлый мирза, надежда ислама. Это счастливая ноша. Но есть и печальная весть.

— Что за весть? В Самарканде?..

— Прежде позволь, мирза, задать вопрос. Если я верно знаю, а мне надлежит верно знать все, что касается тебя… Так вот, если верно я знаю, ты командовал левым крылом в тарнабском сражении, затмившем победоносные битвы Тимура — властителя мира. На правом крыле стояли тумены младшего брата мирзы Абд-ал-Азиза. Так, мирза?

— Так.

— И разве не тебе и не твоим туменам обязан мирза Улугбек своей победой? Разве не твоя львиная отвага, военный гений, быстрый ум и ратная доблесть опрокинули врага и решили исход битвы?! О, кто не видел этого своими глазами, может, конечно, говорить и другое. Но отсохнет язык и лопнут глаза у лжеца. Как Искандер Двурогий носился ты на своем благородном Бураке по полю битвы, ты был в самых опасных местах. И там, где был ты, там была победа. Твои тумены приняли главный удар неприятеля и нанесли ему сокрушительное поражение. Ты бы победил и без туменов младшего брата мирзы Абд-ал-Азиза и слонов Улугбека-Гурагона. Разве не так?

Слушал мирза сладкие речи калантара. И дым сражения вставал перед глазами… Взвивались бешеные кони, ревели боевые слоны, и тучи стрел неслись вдоль красной полоски зари. Славная битва при Тарнабе! Сам Тимур не постыдился бы приписать ее к своим неисчислимым победам. И прав калантар, именно его, Абд-ал-Лятифа, тумены приняли на себя первый удар. А что там было дальше, может ли он знать… Ему было не до того. Он бился на ратном поле.

— Скромный и благородный мирза! Ты молчишь, но я отвечу за тебя, — калантар возвел руки к небу. — И пусть накажет меня аллах, если я солгу хоть слово! Это ты, ты один победил при Тарнабе. О эта битва! И через тысячу лет люди будут помнить о ней, а поэты прославят ее в сладких своих касыдах [26] Касыда — особая форма стиха. . И тем чернее, презреннее выглядят те, кто похищает у героя его заслуженную, кровью добытую славу, чтобы приписать ее себе. Мерзкие трусливые шакалы, презренные сыновья греха, воры, готовые украсть… Но что говорю я, поддавшись гневу? Да отсохнет мой язык! Я осмелился… Ради аллаха прости меня, мирза.

— О чем это ты, почтенный калантар? Кто хочет украсть у меня славу?

— Нет, нет, забудь, мирза, все, что сказал я, недостойный. Я не смею даже называть их имена. Разве червь, ползающий в пыли, может знать о путях льва?

— Что ты знаешь? Что?

— Не смею…

— Моего прадеда, Тимура, никогда не вынуждали спрашивать дважды, дервиш!

— Правнук превзойдет победоносного властелина мира. Но могу ли я называть имена, о которых даже помыслить нельзя дурно?

— Если ты скажешь правду, то можешь называть любые имена.

— Даже имя младшего брата, о великий амир Герата?

— Так это Абд-ал-Азиз хочет отнять у меня победу?!

— И имя мирзы Улугбека я могу называть? — прошептал калантар, придвинувшись почти вплотную к мирзе.

— Говори все, что знаешь! Но берегись моего гнева, если в словах твоих есть ложь. Я никому не позволю… Говори, калантар, не бойся.

— Хорошо, мирза. Ты так хотел. Я прибыл из Самарканда. Караван, с которым я пришел, только входит в Герат. Не утолив жажды и голода, не совершив омовения и не почистив платье, поспешил я в этот дворец с печальной вестью. С печальной потому, что тайные интриги способны вызвать в благородном сердце не только гнев — совершенно справедливый, надо сказать, гнев, — но и печаль. Так вот, мирза. В тот день, когда я покинул Самарканд, правитель его, Улугбек-Гурагон, обнародовал грамоту о победе при Тарнабе…

— Ну!

— И грамота эта… Прости, мирза, даже язык не поворачивается сказать. Грамота эта содержит одно только имя — имя мирзы Абд-ал-Азиза, твоего младшего брата.

— Так… — Мирза подвинул подушку и угодил рукой в липкий гулаб. С отвращением вытер клейкие нити о ковер. — Так, — сказал он, — и это правда?!

— Рискуя жизнью, удалось мне добыть черновик, на котором Улугбек набросал первоначальный текст грамоты. — Калантар достал из-за пазухи кожаный футляр и протянул его мирзе.

Тот лихорадочно раскрыл футляр и вытащил оттуда измятый листок шелковой самаркандской бумаги. Он сразу узнал четкую, красивую вязь, уверенные точки и черточки над буквами. Изысканный почерк насх [27] Насх — особый вид арабского письма. , всюду, где положено, проставлен знак забар! [28] Забар — прописной знак в арабском письме. Сомнений быть не могло — это писал Улугбек, отец.

— Значит, все-таки это правда! Обо мне здесь не говорится ни слова. Будто это не я командовал тремя туменами на левом крыле, будто это не я…

— Выиграл битву при Тарнабе, — досказал калантар.

— Что ж! — Принц сжал кулаки. Он хотел сказать что-то, но только пошевелил губами, как рыба, хватающая воздух.