Дмитрий Пучков - Русско-японская война 1904–1905 гг. Потомки последних корсаров

Воду сначала отливали, но затем делать это не представлялось возможным. Лейтенант Зенилов был ранен в голову, и в командование крейсером вступил лейтенант К. П. Иванов 13-й. Вдруг с мостика пришла весть, что один из неприятельских крейсеров выбыл из строя, умирающий лейтенант Хлодовский крикнул “ура”, его подхватила команда и стали еще сильнее работать. Все время особенного замешательства не замечалось, побуждать кого-либо не было нужды; все держались хладнокровно, работали превосходно и стойко, криков и шуму не было, слышались только стоны умирающих и раненых. Хлодовский, лежа, все время пел: “Боже, Царя храни” и посылал меня ободрять команду. Трусова скоро не стало: снаряд попал в гриб боевой рубки, и его разнесло. Большинство орудий было подбито, но стрелять не переставали.

Капитан 2-го ранга Н. Н. Хлодовский, старший офицер крейсера «Рюрик»

В девятом часу “Громобой” и “Россия” пытались нас спасти. С этой целью они подходили к нам, но какую делали эволюцию – не могу сказать. Видя нашу беспомощность и желая спасти другие суда, адмирал поднял сигнал “крейсерам полный ход” и направился к Владивостоку; в погоню ему бросились три японских крейсера.

Лейтенант Н. И. Зенилов, старший минный офицер крейсера «Рюрик»

На “Рюрике” к этому времени были убиты мичманы Платонов и Плазовский, тяжело ранен Ханыков, ранены лейтенант Постельников и Берг, мичманы Ширяев и Терентьев, штурманский капитан Садов и старший доктор Солуха. Младшего доктора Брауншвейга тяжело ранило на моих глазах осколками снаряда, попавшего в левый минный аппарат. Почти одновременно меня отбросило, и я пробил головой парусиновую переборку кают-компании и от ушиба потерял сознание. Сколько времени я был в беспамятстве, не помню; придя в себя, я легко встал и вышел наверх. Убитых было уже так много, что по палубе приходилось пробираться с трудом, строевых оставалось мало. Лейтенант Иванов 13-й послал барона Шиллинга приготовить взорвать корабль. Я побежал в кормовое отделение. Здесь два или три комендора стреляли из одного орудия; снаряды подавать было некому, я взялся помогать комендорам. Узнав, что взорвать судно нельзя, так как уничтожены все провода, лейтенант Иванов отдал приказ открыть кингстоны и распорядился выносить раненых, привязывать их к койкам и бросать за борт. Видя это, я пошел исповедовать умирающих: они лежали на трех палубах по всем направлениям. Среди массы трупов, среди оторванных человеческих рук и ног, среди крови и стонов я стал делать общую исповедь. Она была потрясающа: кто крестился, кто протягивал руки, кто, не в состоянии двигаться, смотрел на меня широко раскрытыми, полными слез глазами… Картина была ужасная… Крейсер погружался. Когда я вышел на верхнюю палубу, на воде было уже много плавающих. Лейтенант Иванов передал мне спасательный круг и советовал скорее оставить судно. Я стал раздевать тяжело раненых Ханыкова и Зенилова. Умирающий доктор просил не спасать его. “Все равно не буду человеком, – сказал он, – пусть я погибну за отечество”. Раздев офицеров, я стал раздеваться и сам. Рядом со мной обвязывался койкой старший механик Иванов 6-й. “Пойдем погибать вместе”, – сказал я ему. “Нет, батюшка, я плавать не умею, пойду лучше погибать на своем посту”, – решил он и отбросил койку. Я бросился в воду, круг мой перехватил тонувший матрос, я начал было опускаться, но вынырнул и увидал около себя плавающую койку, за которую и ухватился. Около меня шесть матросов, почти все раненые, держались за доску; другие стали подплывать ко мне и, узнав, что у меня сводит ноги, подали мне попавшую здесь дощечку, которую я и подложил под спину, чтобы иметь возможность двигать ногами. Судороги прошли, я стал держаться против течения. Японские суда стояли довольно далеко. Скоро я увидел, что крейсер стал садиться; нос его поднялся так, что виден был киль; одно мгновение – и не стало нашего красавца-дедушки “Рюрика”. Странное, щемящее чувство овладело мною. Я плакал, как дитя; но, пересилив, крикнул “ура”, за мной последовали другие, и море раз десять огласилось этим криком.

В это время показались три японских крейсера 2-го ранга и пять миноносок, к ним присоединились суда, погнавшиеся было за “Россией” и “Громобоем”; все они стали спускать шлюпки и подбирать раненых.

Лейтенант С. А. Берг, старший артиллерийский офицер крейсера «Рюрик»

Меня взяли сперва на миноноску, а потом повезли на “Азуму”, где на палубе строили рядами пленных матросов. Те не понимали, что с ними хотят делать. Сообразив, что нас хотят пересчитать, я скомандовал: “Стройся по четыре в ряд”. Всех пленных здесь оказалось 120 человек. Я кое-как по-английски объяснил, кто я такой, хотел было указать на волосы, но, дотронувшись до головы, увидел, что они все опалены. Скоро нас повели в жилую палубу, мне дали офицерскую каюту и предложили ванну; пришел доктор, осмотрел голову и рану в ноге, сделал перевязку и посоветовал остричь совсем волосы; на крейсере оказался превосходный цирюльник, живший во Владивостоке. Затем мне принесли матросское платье и пригласили к командиру “Азумы” капитану Фюдзи, который имеет почему-то наш орден Анны 2-й степени. При входе в каюту я поклонился капитану, но он с самым серьезным видом указал на висевший тут же портрет микадо; пришлось поклониться и микадо. После этой церемонии капитан пригласил меня к столу, уставленному вином, фруктами, сигарами, папиросами и кофе. “Куда вы шли?” – спросил по-английски капитан. Я ответил, что не знаю. Капитан не настаивал, продолжал задавать другие вопросы и рассказал о бое под Порт-Артуром. При прощании он предложил мне офицерский костюм и неизменную у японцев пачечку бумаги, которая, как увидите потом, пригодилась для более важного случая. После этого я присутствовал на операции, сделанной двум русским морякам, а затем и на похоронах наших матросов. Последние происходили на верхней палубе; здесь собрались японские матросы и наши, уже одетые в чистое японское платье; командир крейсера был в мундире; я совершил краткую литию, японцы дали три залпа, и тело матроса, скончавшегося перед самой операцией, опустили в море. После похорон я обратился со словом утешения к матросам и напомнил, что им как нижним чинам не следует отвечать на расспросы японцев. Проходя мимо командира крейсера, русские моряки отдали ему честь. Я поблагодарил его за почести, оказанные умершему. “Мы храбрых уважаем”, – ответил командир.