Сергей Булыга - Золотое дело

И тут во дворе ударили в било. Маркел и Кузьма, Кузьма с узлом, пошли в дверь и дальше вниз по лестнице, а там и по крыльцу во двор.

Во дворе уже стояло войско, и к нему всё подходили и подходили с разных сторон. Всё войско, посмотрел Маркел, и в самом деле стояло на ступанцах, будто вогулы. Впереди всех стоял Волынский, а Змеев ходил по сотням, придирался.

Маркелу тоже дали ступанцы, он их надел и, как мог, пошёл в середину войска, к нартам.

Нарт и в самом деле было мало, с десяток, не больше, собаки лежали в снегу, били хвостами. В нартах было много всякого добра, харчей. На самых лучших нартах, с бубенцами, сидела Аньянга, а возле неё, на ступанцах, стояла её девка. Маркел не смотрел на Аньянгу, Аньянга не смотрела на Маркела. Кузьма сказал Маркелу, что они с ним должны держаться средних нарт, тех, на которых порох, и зорко за ним приглядывать.

Опять ударили в било. Войско двинулось к воротам. А где Игичеево войско, спросил Маркел. А они давно уже ушли, сказал Кузьма, они стояли в поле за воротами, и оттуда сразу повернули на Куноват. А чего, тогда спросил Маркел, и Волынский, и Змеев идут, а кто тогда остался в Берёзове? В Берёзове, сказал Кузьма, остаётся Савва Клюв, и с ним довольно стрельцов. Да ещё к ним скоро подойдут наши пелымские от князя Горчакова и наши лозьвинские от Траханиотова. И также, прибавил Кузьма, мы оставили им пушку, так что они не пропадут.

– А откуда ты это всё знаешь? – спросил Маркел. – Вороньё принесло?

– Вороньё, – кивнул Кузьма, достал манок, дунул в него, манок хрипло каркнул. На них оглянулись, Кузьма усмехнулся.

Потом они всем войском вышли в поле. Там было много погасших кострищ. Это, как понял Маркел, они проходят мимо бывшего Игичеева табора.

А потом они шли по тайге, по льду замёрзшей речки. Потом по замёрзшему болоту. Потом просто по тайге, по глухой тропке. Мороз был несильный, зато густо валил снег, а они всё шли и шли. Кузьма чертыхался, говорил, что никогда ещё они так быстро не ходили, и это всё из-за того, что воевода не верит Игичею, боится, что тот придёт первым и замирится с Лугуем. И так, с такими разговорами и мыслями, они шли весь день и даже ещё немного ночи, потом сделали привал. Утром проснулись раньше солнца и двинулись дальше, перешли через Великую Обь-реку, по льду, и дальше пошли вдоль реки Куноват. Шли весь день, заночевали, утром встали и опять пошли. Шли по следу Игичеева войска. Шли очень быстро, но всё равно не могли их догнать. Вечером опять разбили табор и переночевали. Утром встали и прошли ещё немного, уже по густой тайге, и, наконец, выбились на чистое место и остановились. Одни начали сердито спрашивать, чего стоим, а другие им на это отвечали, что мы уже пришли, впереди Куноват, а перед ним Игичей со своими. Так это было или нет, Маркел не знал, они же шли в середине войска и видели только чужие спины и небо над ними. Небо было чистое, светило солнце и в небе кружило вороньё. Чтобы всё получше рассмотреть, Маркел и Кузьма прошли вперёд, в голову войска.

Там, в голове, теснилось уже много наших, Маркел с трудом пробился в первый ряд, и уже только оттуда увидел посреди замёрзшей реки, на заснеженном острове, небольшой вогульский городок, а на этом, ближнем берегу реки, здоровущий Игичеев табор. Река неширокая, подумал, глядя на неё, Маркел, через неё вполне можно стрелять убойно.

Но пока что в Куновате было тихо, и в Игичеевом таборе тоже.

Вдруг в таборе забегали, засуетились. Потом на краю табора показался Игичей, он опять был с двумя саблями и с золотыми косичками, а рядом с ним толклись его отыры. От нас выступил вперёд Волынский и замахал руками. Игичей начал махать в ответ.

А потом он пошёл к нам. С ним шли его отыры, пятеро. Наши стояли сверху, на бугре, правильней, на сопке, и молча смотрели на них.

Когда Игичей поднялся к нашим, Волынский развёл руки и сказал, что он рад видеть Игичея живым и здоровым.

– А каким мне ещё быть?! – ответил Игичей. – Я не старая собака, чтобы кашлять. И не Лугуй, чтобы за стенами прятаться.

– Так что, возьмём его? – спросил Волынский.

– Я и один возьму, – ответил Игичей. – А ты постой, посмотри.

– Я бы мог и постоять, – сказал Волынский. – Но мои люди говорят, что так они быстро замёрзнут. Поэтому они просят, чтобы я дал им погреться. И я дам! Завтра утром! А что ты на это скажешь?

– Скажу, что это славные слова, – ответил Игичей. – Они меня очень обрадовали. А теперь обрадуй меня ещё раз – покажи мне сам знаешь кого.

Волынский сразу же нахмурился, сказал:

– Мы об этом с тобой не договаривались.

– Мы о многом в этой жизни не договариваемся, – сказал Игичей. – А потом оказывается, что наша душа уже давно договорилась с Великой Богиней, и не успеваем мы оглядеться, как уже сидим на погребальной кошме и пьём погребальное питьё.

– Да, это так, – согласился Волынский.

– А если так, то почему ты мне перечишь? – спросил Игичей.

Волынский тяжело вздохнул и оглянулся, махнул рукой – наши расступились, и вперёд вышла Аньянга. Она была одета в очень дорогие вогульские одежды, а лицо у неё было неподвижное, будто каменное.

– Ащ! Улыбнись! – воскликнул Игичей. – Я не желаю тебе зла!

– А я желаю! – сказала Аньянга.

– Ха! – засмеялся Игичей. – Женщины, они сперва все такие. Потом привыкают.

После опять засмеялся, развернулся и пошёл к себе обратно. За ним пошли его отыры и наш Змеев. Кузьма сказал, что здесь больше ничего не будет, можно возвращаться.

Они вернулись к нартам. Там у них стали спрашивать, что там случилось. Маркел молчал, а Кузьма охотно рассказывал обо всём, что видел и слышал. Так прошло ещё немного времени. Потом сказали, что вернулся Змеев и что нам надо спускаться вниз, проходить мимо Игичеева табора и там учреждаться. Будем брать город в осаду, говорили, мы с той стороны, а Игичей с этой. И наше войско спустилось с бугра, то есть с сопки, прошло мимо Игичеева табора, после отошли ещё шагов на сто, остановились и начали ставить шалаши и разводить костры. Пока всё это сделали, уже стемнело. Перекусили кое-как, погрелись у костров, легли в шалаши и заснули.

А Маркел не спал – лежал, думал о всяком. Больше, конечно, о Золотой Бабе, которая, как он теперь ясно понимал, никакая не живая ведьма, а обыкновенная деревянная идолица, сверху покрашенная золотом. Щелкалов, конечно, разозлится, если ему такую привезти. Ну а если привезти золотую, тогда что? Ну, дадут ещё один отрез парчи, ну, Нюське красные сапожки, ну…

А зато какая это будет тяжесть и сколько с ней будет смертных хлопот! А если она маленькая и серебряная, как Аньянга говорила? А если и в самом деле живая? А если… И так, вздыхая и ворочаясь, Маркел ещё очень нескоро заснул.

Утром Маркел проснулся от холода, поэтому не стал надевать ни кольчугу, ни шлем, а сразу вылез наружу. Там Кузьма уже сидел возле костра и грелся. Маркел сел рядом, протянул руки к огню. Кузьма начал рассказывать свой сон. Сон был бестолковый и скучный, Маркел злился, старался не слушать.