Стивен Прессфилд - Солдаты Александра. Дорога сражений

Думать о Луке я не могу, любое воспоминание гоню прочь. Слишком свежа рана, слишком сильна боль — так недолго сломаться.

Одна отрада — его карапуз. Как хорошо, что малыш этот с нами. Мы с Гиллой теперь как родные. Нет ничего, на что я для нее не пошел бы, и, кажется, у нас это взаимно.

О Луке мы не говорим. Ни она, ни я. Может, потом, через год например, эти шлюзы и рухнут, но точно не я возьмусь сбивать с них замки.

Зимы на севере мрачные и суровые. В толк не возьму, как умудряются выживать здешние племена. Сам Александр, глядя, куда его занесло, решил отказаться от своих притязаний на Дикие Земли и закрепить за городом на Яксарте название Александрия Эсхате (Дальняя Александрия). А еще дальше пусть хозяйничают массагеты и прочие вольные скифы. Следует только их сделать союзниками и друзьями, убедив впредь никогда не нарушать с грабительскими намерениями северную границу великой державы.

Тоже хороший план, не хуже всех прочих.

Однажды, когда западный ветер приносит первые вешние запахи, из Мараканды прибывает мой брат Филипп. Он был на юге, в горах, где сносился с Хорином и Оксиартом. Мы дивно проводим вечер — я, Шинар, Гилла, Флаг со своей подружкой и Стефан (который упорно хранит верность оставшейся дома жене).

— Что не дает этим воителям заключить мир? — спрашивает Стефан.

— То же, что держит нас здесь. Гордость.

Филипп говорит, что главное сейчас — найти выход, который позволит обеим сторонам объявить себя победившими. Для афганских вождей это вопрос жизни и смерти: поражения и позора соплеменники им не простят. Осложняет ситуацию и взаимное недоверие между племенами. Каждый туземный властитель боится, что его влияние в послевоенном Афганистане ослабнет, а потому не пойдет ни на какое соглашение, пока не уверится, что его интересы не будут ущемлены.

Но при этом и продолжения боевых действий никто не хочет. Война сильно опустошила страну. По подсчетам Филиппа, мы уже выбили половину здешних боеспособных мужчин (к каковым тут относятся все, кому минуло двенадцать годков и еще не перевалило за восемьдесят).

— Где твоя женщина? — спрашивает Шинар.

Брат смеется:

— Не могу позволить себе такой роскоши.

Шинар явно задумала свести брата с Гиллой, пусть даже для начала на ночку. Однако Филипп, сообразив, к чему она клонит, деликатно уклоняется от предложения. Тогда Шинар уговаривает его хотя бы побыть с нами подольше. На дворе холодно, да и когда еще свидимся. В результате мы засиживаемся до света.

— Не особенно распространяйтесь, кто вам шепнул, но могу вас порадовать: ожидаются новые выплаты и награды, — говорит брат, уже поднимаясь. — Весной Александр собирается пролить золотой дождь на тех, с кем он провел эту кампанию. Нужно лишь дождаться мира, и двери сокровищницы распахнутся. Кстати, вы собираетесь пожениться? — спрашивает он у нас.

— Ну, если она согласится.

Филипп улыбается, он рад, что мы вместе.

— Но, как бы там ни было, не вздумайте здесь остаться. Армия начнет выискивать добровольцев на поселение, соблазнять большими подъемными и наделами, каких на родине никому не видать. Не поддавайтесь на уговоры. Как только Александр двинется дальше, сюда опять хлынут дикие племена. Так что советую тебе, Матфей, получить расчет дома. Денег у тебя вдосталь. Хочешь, купи свою усадьбу, хочешь, возделывай матушкину землю в доле с Еленой и Агафоном, они только обрадуются. Поверь, Шинар, это будет совсем неплохо. Мы, маки, не такие уж демоны, во всяком случае, не каждый из нас. Ты получишь все соответствующие права, так же как и твой ребенок.

Шинар сосредоточенно выслушивает его, но делает вид, что все сказанное не имеет к ней ни малейшего отношения.

— Да благословят боги тебя и младенца, которого ты носишь, — с великой нежностью произносит Филипп. — Я знаю, тебе пришлось перенести столько, что нам с Матфеем и не представить. Я рад, что наконец-то ты счастлива. И никогда не смогу в полной мере отблагодарить тебя за те благотворные перемены, что произошли с твоей помощью в моем маленьком брате.

Брат хватил лишнего. Голос его дрожит.

Шинар подходит к нему, берет за руку.

— А сам-то ты как, Филипп? Ты вернешься домой?

— Армия — мой дом, Шинар.

Свет лампы высвечивает седину в волосах высокого, статного и еще весьма привлекательного мужчины. Но в этой красоте много скорби. Я знаю, что лихорадка унесла жизнь его остававшейся дома жены, а сын Филиппа через несколько лет сам отправится на военную службу.

Скольких друзей он потерял, ведомо лишь Небесам. Слова пытающейся разрядить обстановку Шинар о том, что многие женятся и повторно, вызывают у него улыбку.

— Ну кого могу я взять в жены, милое дитя? — вопрошает он с изрядной долей патетики в голосе. — Какая женщина может стать счастлива с таким человеком? Нет уж, я слишком долго таскался к армейским шлюхам, привык к ним, мне с ними хорошо. В том смысле, что там не нужно притворяться, не нужно оправдываться. Ты меня понимаешь? Разве могу я качать на коленях ребенка?

Он снова невесело улыбается.

— Я на войне чуть не с мальчишеских лет, две трети моей жизни прошло в походах. Разве у меня есть другое ремесло? И если дом — это место, где человека дожидаются те, кого он любит, то где же мой дом? Уж не в царстве ли Аида? — Еще одна печальная полуулыбка. — Думаю, я не заставлю их ждать.

— Не говори так, — перебивает его Шинар. — У меня самой была такая манера. Ну и что в ней хорошего?

Она права. Тут не поспоришь, что признает и Филипп.

— Могу ли я вернуться в Македонию? — размышляет он вслух. — Пока был жив Илия, может, да, мог бы. Теперь нет, никогда. Единственное, что удерживает меня на земле, — это вы двое… и то дитя, которое должно у вас родиться. И именно поэтому я говорю вам еще раз: не уподобляйтесь мне. Бегите из этой страны. Сберегите свое счастье, пока это еще возможно.

Наконец, за час до рассвета, Филипп все же прощается с Шинар и выходит из дома. Я выхожу во двор проводить его, и там, под яркими янтарными звездами, он спрашивает:

— А что слышно о ее милых родичах?

Ему известно, что нангвали обязывает родного брата Шинар смыть позор, какой она связью со мной навлекла на их семью, как и то, что пара его двоюродных братьев с превеликой охотой готовы ему в том помочь.

— Все это блеф, они только пугают, — отмахиваюсь я. — Да и в любом случае сейчас эта троица в трех сотнях миль отсюда, на юге, в горах.

— Не далее как весной мы тоже будем на юге.

Филипп просит назвать ему имена моих недругов, а также имена их отцов.

— Из какого они, кстати, племени?

— Послушай, — урезониваю его я, — зачем тебе это? Я не хочу, чтобы ты лез в это дело.

— А почему нет? — рассудительно спрашивает мой брат.