Валерий Осипов - Избранное

Где-то врубили на полную мощность радио. Восторженная музыка хлынула из эфира. Все страны мира, все континенты, все народы, все люди праздновали победу над фашизмом.

Из школы вынесли знамя. Мы построились в колонну — впереди директор и учителя, за ними мы, школьники, — и под раскатистую дробь пионерского барабана и гортанные звуки горна пошли вокруг школы.

В этот день уроков не было, всех отпустили праздновать победу. Я вернулся домой. Все двери в нашем подъезде были распахнуты настежь — везде накрывали столы, толпились люди, шумело радио. В квартире Сигалаевых играл на гармони Костя, бегала с тарелками и закусками помолодевшая Клава, курили в коридоре зятья — Колька Крысин и Леонид Евдокимович Частухин. Я поздоровался с ними, поздравил с победой и хотел было уже идти по ступенькам выше, к себе, как вдруг меня окликнул знакомый голос:

— Постой!

Я остановился. Алена Сигалаева — красивая, рыжая, стройная — в цветастом праздничном платье, туго облегавшем юную ее фигуру, взбежала ко мне на ступеньки.

— Поздравляю! — радостно сказала она и, весело взглянув на меня, поцеловала в щеку.

Я взял ее за руку, Алена придвинулась ко мне, свежая и утренняя, и от молодого аромата ее лица и волос повеяло на меня чем-то далеким и детским, почти уже забытым.

— И я поздравляю, — тихо сказал я и дотронулся губами до ее щеки.

— А у нас новость! — сверкнув глазами, сказала Алена. — Аня замуж выходит!

— За кого? — поинтересовался я.

— За ученого! — выпалила Алена. — Доктора наук!

— Вот это да! — вежливо удивился я. — Где же она его нашла?

— Да ты его знаешь, — улыбнулась Алена, — Сухарев, Федор Александрович, в пятом корпусе живет.

— Сухарев? — искренне изумился я. — Да ведь он же старый!

— И ничего он не старый! — встала на защиту сестры Алена. — Очень хороший дядечка. Добрый и вежливый. А книг у него знаешь сколько?

Я усмехнулся:

— Что же, она замуж за книги выходит?

Алена смерила меня холодным взглядом:

— Много ты понимаешь, из-за чего люди замуж выходят…

— Не меньше твоего, наверное, — снисходительно ответил я.

— Ане с ним интересно, понимаешь? — вытаращилась на меня Алена. — Он ей книги дает читать, в школу рабочей молодежи хочет устроить, в институт поможет поступить.

— Теперь понимаю, — язвительно сказал я. — Любовь на почве среднего и высшего образования.

Я говорил то, что думал. Мне незачем было угождать Алене. Детская моя любовь к ней давно прошла, да и я для нее был уже не больше, чем сосед по подъезду, учившийся когда-то вместе с ней в одном классе. Давно уже гуляла Алена с парнями намного старше и самостоятельнее меня.

Но я забыл про характер Алены, про характер вообще всех сигалаевских сестер. Такого не могло быть, чтобы в разговоре или споре с кем-нибудь последнее слово оставалось за другим, а не за рыжими и упрямыми дочерями Кости и Клавы.

— Я, может быть, тоже скоро замуж выйду, — сузила глаза Алена.

Сердце мое упало на каменные, холодные ступеньки лестницы. Память сердца — печальное и стойкое свойство человеческой души — все еще жила во мне.

— У вас все сестры парами замуж выходят, — пробовал слабо защищаться я, — сначала Тоня и Зина, теперь Аня и ты…

— Еще Галка с Тамаркой есть, — усмехнулась Алена, — так что и тебе останется…

И, взмахнув цветастым подолом, сбежала с лестницы к себе в квартиру.

Я проводил ее взглядом и наткнулся на лица Кольки Крысина и Леонида Евдокимовича Частухина. Оба с сочувствием смотрели на меня, понимая, что Алена сказала мне сейчас нечто такое, отчего глаза мои сделались грустными-грустными. И курившие в коридоре сигалаевские зятья понимали меня — ведь им тоже не раз приходилось выслушивать это «нечто» от своих жен, Тони и Зины, родных сестер Алены.

И меня вдруг осенила простая и счастливая мысль — я понял, почему мне всегда, с самого раннего детства были так интересны Ленька Частухин и Колька Крысин и все, что окружало их и так или иначе было связано с ними.

Ведь все мы трое — Частухин, Крысин и я (с учетом разницы в возрасте, естественно) — любили родных сестер. И, значит, что-то одинаковое было во всех нас, похожее, близкое, родственное.

Все трое мы смотрели на мир сквозь чувственный кристалл женского мира сестер Сигалаевых, шесть рыжих дочерей создали человеческий род сестер Сигалаевых, которые сформировали наши чувства и страсти и вылепили наше мужское естество, наши натуры — такие общие и такие разные по своей человеческой схожести и по своему житейскому разнообразию.

И шесть белых корпусов наших новых домов на Преображенке, на месте бывшей Преображенской свалки, рожденные мечтой бойца гражданской войны Кости Сигалаева, как и шесть рыжих его дочерей (случайное, а может быть, и не случайное количественное совпадение), стали конкретным и зримым воплощением какой-то очень изначальной, древней надежды рабочего рода Сигалаевых (возникшей еще под сводами кельи бывшего Преображенского монастыря) на щедрую и прекрасную будущую новую жизнь.

А «вшивый двор» — невзрачное, маленькое одноэтажное деревянное строение — всегда стоял рядом, в стороне и сбоку от наших многоэтажных корпусов, как всегда в жизни что-то невзрачное и вчерашнее стоит рядом с высоким и многоэтажным, построенным для завтрашнего дня.

Конечно, не так думал я девятого мая сорок пятого года, стоя на лестнице своего собственного подъезда и глядя на куривших в коридоре квартиры Сигалаевых Николая Крысина и Леонида Евдокимовича Частухина. Все эти слова — мои теперешние мысли, мой долгий жизненный опыт, впитавший в себя много истинных и ложных ценностей, познавший реальную стоимость и первого и второго.

Но думать обо всем этом я, безусловно, начинал уже тогда, девятого мая сорок пятого года, в день победы.

Тот день был полон особого смысла — он проводил границу между прожитым и предстоящим, он отбивал рубеж между детством и юностью, между миром и войной.

Сейчас я уже не помню, когда у Николая Крысина появилось на Преображенке новое прозвище — Колька Буфет — вместо старого, привычного Колька-модельер.

Произошло это, кажется, летом сорок пятого года, когда на Преображенке появилась совершенно новая и абсолютно фантастическая личность по кличке «Суворов», который и наградил Крысина новым прозвищем за неожиданно для всех возникшую у Кольки новую страсть — каждый день подолгу стоять со стаканом вина около стойки в коммерческом буфете ресторана «Звездочка» на Преображенской площади, напротив кинотеатра «Орион».

Сам Колька объяснял эту привычку тем, что все-де культурные люди каждый день обязательно посещают какой-либо один, «свой» бар (как правило, рядом со своим домом) и обмениваются с барменом ежедневными новостями, чтобы быть в курсе всех событий, происходящих в том районе, где они живут.