Валерий Осипов - Избранное

Сразу же вслед за Алексеем Ивановичем Заботиным в бой за Авданина ринулся и Костя Сигалаев.

— А вы кто такие есть, чтобы плохое о нем здесь говорить? — неожиданно жарко закричал Костя на обсуждающих. — Вы тут в кабинете сидите, из пальца свою правду сосете, а он целый день на стропилах мотается! У него душа об деле болит, он кирпичи рядом со мной укладывал, а вы его снимать, да? А чего ж вы жуликов, которые до него были, не снимали? Которые стройку растащили? Да если бы не Авданин, не видать бы нам даже этих двух этажей! А прогоните его — на том дело и кончится… Только мы вам его прогнать не дадим!

— Кто это вы? — спросили у Сигалаева.

— Рабочие!! — рявкнул Костя. — Которые по тысяче часов уже на стройке отработали! И хватит базарить, хватит из пустого в порожнее переливать… Ишь ты, классовое чутье он потерял! Да он — рабочая лошадь! Он, если и захочет, его не потеряет. Оно у него вместе с кожей слезет. И какой только идиот затеял это обсуждение!..

— Легче, товарищ Сигалаев, — предупредили Костю, — легче…

— Не будет легче! — загремел Костя. — Нечего мне рот затыкать! Сказано вам, что не отдадим Авданина, и точка! А сделаете по-своему, мы и на вас управу найдем. Не очень большие господа, чтобы дурость свою на других вешать. Кончайте эту говорильню и пишите: Авданина в должности оставить!

— Вы нам свое мнение не диктуйте, товарищ Сигалаев…

— Нет, буду диктовать! Я эти новые дома с фронта принес! Меня Заботин поддержал, меня люди поддержали! А теперь только один Авданин может наше дело до конца довести… Он порядок на стройке навел? Навел. Запрет отменил? Отменил. Деньги новые достал? Достал. Два первых этажа построил? Построил. Так какого же дьявола вам еще надо?!

— Значит, вы хотите, чтобы заводские деньги частично пошли и на квартиры для нэпманов?

— Смешно мне вас слушать, — горько вздохнув, сказал Костя. — Они в пять раз дороже за свою жилплощадь заплатили. Если за одну квартиру для нэпмана можно построить пять квартир для рабочих, разве ж это не выгодно для Советской власти?

— Предлагаю закрыть обсуждение, — устало сказал Заботин. — Вопрос абсолютно ясен.

Голосование было в пользу Авданина. Его оставили на стройке и записали в решении — обязать сдать дома в конце года. Авданин обещал решение выполнить.

И он сдержал свое слово. В декабре на Преображенке начали справлять новоселья. На сэкономленные деньги Авданин нанял военный духовой оркестр, и он целыми днями маршировал между нашими белыми шестиэтажными корпусами. Под радостные и высокие звуки медных труб и торжественные удары барабана рабочие Электрозавода въезжали в новые квартиры.

Секрет двойной свадьбы, Тони и Зины Сигалаевых, я узнал случайно.

Зина Сигалаева не любила своего мужа, Леньку Частухина.

Зина была влюблена в жениха старшей сестры, в Кольку-модельера.

И когда он, старший сын Фомы Крысина, вернулся с Тоней из загса, Зина с горя, махнув рукой на свою любовь, согласилась идти за Леньку, давно уже страдавшего по ней.

И со злости, не желая ни в чем уступать старшей сестре, тут же потребовала Зина свадьбу и себе, и целую неделю в квартире Сигалаевых разливанным морем плескалось свадебное гулевание, наполненное счастьем, любовью, радостью, ревностью, обидой и страданием.

И с той поры завязался между Тоней, Зиной, Ленькой Частухиным и Николаем Крысиным тугой узел отношений (все четверо были натурами страстными и открытыми), который был развязан несколько лет спустя выстрелом старшего лейтенанта милиции Частухина, сразившим Кольку-модельера у стен Преображенского кладбища насмерть.

…Однажды мы сидели с Аленой в квартире Сигалаевых, как всегда, за партой и просто рисовали. Дело было утром — мы учились во вторую смену. В квартире никого не было — все были или на работе, или в школе, или в детском саду, или в яслях.

Склонившись над альбомами, мы изредка поглядывали друг на друга и улыбались друг другу. Каждый рисовал свое. Я, конечно, войну, Алена — цветы, солнце, деревья, дом с трубой, голубое озеро, красную лодку и рыжую девочку с косичками в оранжевом платье.

Мое воображение разбрасывало на странице альбома многочисленных черных человечков с ружьями, саблями, пистолетами и пушками. Человечки непрерывно стреляли друг в друга, падали убитыми, лезли в горы, спускались в долины, на них наползали танки, над ними кружились самолеты… Подводные лодки торпедировали в неведомых морях красивые многотрубные пароходы — я сначала долго рисовал огромный прекрасный корабль с мачтами и парусами, тщательно выводя на его борту несколько десятков круглых окошек-иллюминаторов, а потом подрисовывал где-нибудь сбоку маленькую злую подводную лодку, выпускал торпеду — бабах! — и безжалостно окутывал пароход клубами дыма и пламенем пожара.

А из альбома Алены на меня, рисующего войну, удивленно смотрели огромными голубыми глазами, как у самой Алены, пышноволосые девочки в длинных вечерних платьях и в туфлях-лодочках на высоких каблуках (совсем таких, как делал лучший дамский сапожник на Преображенке Колька-модельер).

Глаза взрослых девочек, собирающихся, очевидно, в своих длинных платьях на первый в жизни бал, были широко и недоуменно распахнуты взмахами густых ресниц. «Зачем все эти выстрелы? — как бы говорили их пушистые, нежные взгляды. — Зачем пушки, танки, торпеды? Зачем убитые человечки? Зачем вообще война, когда можно поехать в карете на бал и там танцевать, веселиться, смеяться, и тебя обязательно встретит принц, и вы полюбите друг друга, и станете жить-поживать и детей наживать, как мама Клава и папа Костя».

Я улыбался, глядя на Алену. Я внимательно наблюдал, как возникают в ее альбоме одна за другой мечтательные девочки — Золушки в хрустальных туфельках, а потом, как бы устыдившись сентиментального настроения, посетившего на несколько мгновений мое сердце, снова утыкался в свой альбом и снова открывал пальбу из пулеметов и орудий, вздымал оранжевые взрывы и штабелями укладывал несчастных убитых человечков во всю длину страницы альбома.

…Вдруг хлопнула входная дверь. В квартиру кто-то вошел. Мы с Аленой удивленно посмотрели друг на друга. В это раннее время никого вроде бы не должно было быть в доме Сигалаевых, поэтому я и приходил по утрам к Алене, когда мы учились во вторую смену, посидеть в пустой квартире вместе за партой и вместе порисовать.

— Кто там? — строгим голосом спросила Алена.

Дверь к нам открылась, и в комнату вошел Колька-модельер.

— А, это вы, — улыбнулся Колька. — А я Тоню ищу.

— А чего ее искать, — поджала губы Алена, — она на фабрике.

(Тоня вместе с матерью, Клавой Сигалаевой, и матерью Генки и Леньки Частухиных работала на «Красной заре», в прядильном цехе.)