Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Чтобы и я не поверил?

— И ты.

— Не понимаю тебя, Ганнибал, — это слишком для меня большая премудрость. Допустим, и здесь ты прав… Но главное вот в чем: ты собираешься воевать под стенами Рима?

— Что правда, то правда! — Ганнибал встал с места и погрозил кому-то кулаком.

— Прошлую войну мы проиграли… — напомнил Миркан.

— Верно. Из-за карфагенских старцев, из-за этих завистников и купчишек.

— Новую войну мы должны выиграть, Ганнибал?

— Только выиграть.

— А если в войске имеются маловеры?

— Я их отправлю домой. Немедля! Мне нужны верящие в победу, мне нужны беззаветно преданные! Остальных я отошлю назад!

Ганнибал заметно возбуждался: шагнул влево, шагнул назад… Взмахнул рукою, словно в руке держал меч.

Старик расчесывал бороду. В задумчивости.

— А Сагунт? — спросил он.

— Что — Сагунт?

— Чтобы перейти Пиренеи, надо пройти через Сагунт.

— Разумеется.

— А договор?

— Какой договор?

— Не тревожить сагунтинцев, не переходить через реку Ибер.

Ганнибал нагнулся к старику и прошептал:

— А сами римляне соблюдают договоры?

— В общем-то…

— Нет, нет, нет! — вскричал Ганнибал. — Они рвут их, когда это им выгодно. Вот и я рву. Начихал я на договор! — Он уже говорил на своем, финикийском, на наречии карфагенских моряков и рыболовов.

— Это не годится, — упорствовал старик. — Начихать на Ибер, начихать на Сагунт, начихать на договоры?

— Именно!

Старик недоуменно развел руками:

— Они бы себе не позволили…

— Римляне! — Ганнибал подбоченился. — Римляне? Да они порвут любой договор, если это сулит им выгоду.

— А тебе сулит?

— Да, да и еще раз — да!

— Это очень, очень нехорошо.

Ганнибал молча глядел на старика. А тот сидел не двигаясь, словно каменный.

— Ладно, — сказал Ганнибал. — Я говорил об этом утром, но повторяю: олкадские разбойники могут ограбить наших купцов. Запросто. Тогда-то мы и накажем олкадов. Если сагунтинцы забеспокоятся и начнут роптать — мы пойдем и против них как против покровителей олкадских разбойников.

— А если заропщет Рим?

— Мы объясним.

— А если он не поймет?

— Тем хуже для него — что и требуется!

Старик покачал головой. Ганнибал не понял, что это означало: одобрение, неодобрение, сомнение, непонимание… Он решил высказать свои мысли более отчетливо:

— Уважаемый Миркан, у меня нет от тебя особых тайн. Я отослал в Карфаген свою жену. Она ждет ребенка. Ты, надеюсь, понимаешь, что это означает…

— Войну?

— Да, войну. Я наношу удар по олкадам. Почему? А вот почему: сагунтинцев это взволнует. Но на помощь олкадам они не придут — силенок не хватит. Они обратятся к Риму, к старым римским интриганам. Рим будет петушиться. Может быть, попробует помочь сагунтинцам. А что это значит? Это значит, что они задирают нас. Ах, задирают?! Стало быть, нарушают договор. Ах, нарушают договор?! Стало быть, руки у нас будут развязаны, и никто не упрекнет нас в том, что мы пошли на Рим.

— Так-таки прямо на Рим?

— Только на Рим! Гидре надо отрезать именно голову, ибо хвост у нее всегда живуч — отрастает. Сицилия, Иберия, Галлия — все это мелочь! Надо нанести удар в самое сердце разбойничьей державы…

— Кстати, и они нас обзывают точно такими же словами.

Ганнибала точно ужалили:

— Обзывают?! А ты повторяешь их дурацкие слова?

— Не повторяю, Ганнибал, а напоминаю…

— Не надо напоминать о всяких глупостях. Ты полагаешь, Миркан, что ежели эти мужи носят тоги и заседают в сенате — они мудры, непогрешимы в своих решениях? Как бы не так! Я докажу, что они не только глупы, но и трусливы на поле боя. Да, да, докажу! И не буду особенно тянуть с доказательствами.

Ганнибал горячился. Он пригласил Миркана вроде бы для того, чтобы выслушать возражения, но в глубине души рассчитывал на поддержку. Ганнибалу не нужны колкие слова и мысли, ему требуется поддержка — полная, недвусмысленная. Война с Римом — дело нешуточное. Войско должно быть сплочено. Ни одного инакомыслящего! Ни одного паникера! Ни одного маловера! Все сжато в кулак, все действует как один человек, как один воин. А эти глубокомысленные умствования пусть каждый оставит при себе. Война — дело решенное, и нечего тут философствовать, как в Афинской академии. Многословие в такое время есть словоблудие, и оно должно немедленно пресекаться…

— Позволь, — сказал старик, — зачем же ты позвал меня? Почему требовал откровенности? На всякий случай имей в виду: я всегда с тобой, что бы ты ни предпринял.

Ганнибал вдруг остыл.

— Извини, — сказал он, — я погорячился. Разумеется, важно и иное, чем мое собственное, мнение. Я хочу послушать другие слова, выслушать что-то важное, пусть даже неприятное.

Старик кивнул.

— Да, Миркан, хочу, чтобы на меня взглянули со стороны и…

— Нет, — твердо заявил старик, — тебе этого не надо. Ни к чему! Ты решил — ты и действуй. Я просто поддался первому чувству. По здравом размышлении говорю тебе: действуй как знаешь, как решил.

— Такой совет мне известен, — проговорил Ганнибал. Он заложил руки за спину и ринулся было вперед, словно в атаку, но застыл на первом же шаге. — Нет, Миркан, я не этого ждал от тебя.

— А чего же?

— Отеческого наставления.

— А ты его примешь? Только откровенно. Я только что высказал тебе кой-какие мысли, которые тебе пришлись не по душе. И тогда я сказал: действуй как знаешь.

Ганнибал стал перед стариком как вкопанный. Постоял, постоял, что-то обдумывая.

— Все сложно в этом мире… — начал он.

Старику показалось, что и тоном речи, и строем эллинской фразы Ганнибал вдруг обернулся человеком мудрым, опытным, понимающим всю тяжесть взятой на себя ответственности — ответственности единоличной, без всякого обращения за советом к верховной власти в Карфагене. Все это было рискованно, и только полное достижение цели могло оправдать подобное самоуправство (с точки зрения Карфагена).

Ганнибал продолжал:

— Наши купцы плавают во всех водах. Никто не в состоянии чинить им преграды. За одним исключением. Ты знаешь, кого имею в виду: это — Рим. Он торопливо строит свои длинные суда, он скоро будет полностью господствовать на море. Что будет тогда — скажи? Об этом думают интриганы в Карфагене — эти жадные до чужого золота торгаши, заседающие в Совете? Однажды дело дошло до столкновения с Римом. И мы оказались в проигрыше. Стыдно нам за то поражение. Очень стыдно! Когда мы утвердились здесь, на Пиренеях, и стоим твердой стопой, мы обязаны спросить себя: что же дальше? Что нам делать с нашим стотысячным войском, нашими всадниками, нашими боевыми слонами? Стоять и ждать погоды? Но какой погоды? — Ганнибал поднял вверх сжатый кулак. — Вот — мы, вот — наша сила. Сколь же долго мы будем его держать на весу? Это не праздный вопрос афинского ритора. Это наша реальность. Жизнь сама подсказывает, что нам делать.