Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

— Много золота?

— Чем больше — тем лучше.

— И тебе римляне отдадут его?

— Они самые.

— Ты уверен?

— А ты?

— Я — нет, — признался Бармокар.

— И тебе захотелось смыться?

— Нет — уехать. С разрешения.

— В Карфаген?

— Домой. Рыбу ловить. Это дело верное.

— А я-то думал… — Гэд почесал затылок, — А я думал, что ты другой.

— Какой — другой?

— Настоящий пращник. Боец.

— Кто же, по-твоему, я теперь?

— Ты? — Гэд подбирал подходящее слово.

— Говори, говори, Гэд.

— Обыкновенная вша.

— Вша или вошь?

— Все равно как! — Гэд возмутился: — Карфаген посылает нас сюда, надеется на нас, ждет многого от нас, командующий надеется… А ты?

— Если разговор об отъезде серьезный…

— Командующий всегда держит свае слово.

— Тогда я уеду. Жизнь мне стала дороже, Гэд. Возможно, это к старости.

— Не к старости, а к глупости, Бармокар.

— Понимаешь, Гэд, есть во всем этом что-то от вавилонских сказок… Галлия, Альпы, Этрурия, Кампанья, Рим… Какие слова он еще говорил?

— Не помню, — буркнул Гэд.

— Чего стоят одни Альпы! Снеговые шапки, говорят, под небеса уходят, а ты — переходи через них. Не сказка?

Гано Гэд молчал.

— Переходи вместе со слонами, конями, сушеной рыбой и вяленым мясом. Словом, катись через горы прямо в Рим! Это ли не сказка?

— Нет, вовсе не сказка, — возразил Гэд. Он поднял указательный палец. — Учти: Ганнибал не из тех, кто морочит голову сказками и разными там небылицами. Он же сын Гамилькара. А кто был Гамилькар? Мне рассказывали бывалые воины: он говорил — слово его не расходилось с делом. Вот как, брат мой.

— Я хочу домой, — уныло сказал Бармокар.

— Соскучился?

— Нет.

— Так в чем же дело?

— Не хочу умирать в Альпах.

Гано Гэд аж подпрыгнул — так он поразился этим словам своего давнишнего друга.

— Да, — внятно повторил Бармокар, — не хочу умирать.

— В Альпах?

— Даже в Иберии. Хочу домой!

«Что с ним?» — подумал Гэд. Ему даже стало жаль своего друга, который готов променять жизнь ратную на постылую жизнь карфагенского рыбака.

— Ты думаешь, нас отпустят? — спросил Бармокар.

— Будет так, как сказал Ганнибал.

Бармокар взглянул на друга немножко недоверчиво и сказал про себя: «Можно подумать, что Гэд беседовал с командующим». И ему стало нехорошо.

— Можешь доложить сотнику о нашем разговоре….

Гэд щелкнул пальцами:

— Ты с ума сошел! Что я — доносчик, что ли?

Вдруг из-за угла пекарни показался сотник — такой огромный дядя, для которого высшей ценностью в свете были прочный солдатский башмак и крепкое копье. И когда тот приблизился, Бармокар крикнул ему:

— Уважаемый Мато, можно тебя?..

— Зачем он тебе? — насторожился Гэд.

— Сейчас узнаешь. — И Бармокар обратился к сотнику: — У меня просьба.

Сотник ухмыльнулся, жадно поглядел на сумки пращников.

— Мато, хочу домой.

Сотник вскинул густые брови, хмыкнул:

— Ты это взаправду?

— Да.

— Прямо сейчас?

— Нет, можно и завтра. И послезавтра.

— И ты тоже? — спросил сотник Гэда.

— Я пока в своем умишке.

— Так вот, — сказал сотник Бармокару, — скажи писцу, чтобы внес тебя в список этих самых. Трусоватых. — И присвистнул, как уличный карфагенский мальчишка, который хочет показать, что дело имеет с сумасшедшим. И потопал дальше, стуча любимыми прочными башмаками.

— Слыхал? — злорадно спросил Гэд.

Бармокар кивнул.

А в это самое время Ганнибал беседовал со своим братом Магоном. Магон оброс волосами, отчего голова его, и без того большая, стала точно ливийский волосяной мяч — огромной, черной. А бороду он брил, причем тщательно, прекрасным финикийским ножом. Глаза его хитровато поблескивали, как у галльского лесного божка, — он очень любопытствовал, о чем это хочет говорить с ним брат. (Ему намекнули, что речь пойдет не о походе на Рим. Так о чем же будет она?)

Ганнибал расхаживал перед ним в короткой льняной египетской рубашке, белой, как снег в Альпах. Обут он был в мягкие башмаки, сработанные в Карфагене. В таких башмаках человек может двигаться неслышно, как леопард или кошка.

— Магон, — начал Ганнибал, — ты, надеюсь, понимаешь, где находишься… Не в Карфагене. И не в Риме. Там ты можешь вести себя как угодно, делать что угодно — хоть на голове стоять. А здесь на тебя смотрят воины, те самые воины, которые завтра пойдут умирать. И за тебя в том числе.

— За меня? — удивился Магон.

— За Карфаген, Магон. А ты, надеюсь, не отделяешь себя от своей родины. Так вот, смотрят на тебя воины — и что же они видят?

Магон насупился, уронил голову на грудь. Молчал.

— Я скажу, что видят, — горячо продолжал Ганнибал, — они видят похотливого вельможу, который готовится не к большой войне, а к большому оплодотворению иберийских женщин. Спрашивается: зачем ты носишь с собой этот нож, этот меч, это чудесное копье? Чтобы нравиться, чтобы красоваться?.. Мой совет таков: умерь свои аппетиты, подай пример, достойный военачальника.

Магон тряхнул головой, усмехнулся:

— Что же мне теперь, отрезать, что ли?

— Что отрезать? — не понял Ганнибал.

— Эту самую штуку…

Ганнибал поморщился — он не любил ни сквернословия, ни дурацких разговорчиков на манер карфагенских грузчиков.

— Это твое дело, Магон, — мрачно произнес он.

Магон замахал руками.

— Нет, не мое! — вскричал он. — Я рожден мужчиной. И не по своей воле. Значит, и дело не мое… И я не вытворяю особенного, чего не делают другие.

— Я, к примеру? — вопросил Ганнибал.

Магон махнул рукой.

— Ты — человек не от мира сего! Тебе подавай только одно — войну. Ты весь в войне. С головой, руками, с ногами. Другой жизни нет у тебя. Ты клятву дал.

— Верно, — согласился Ганнибал.

— И ты считаешь, что это правильно?

— Да, считаю.

— И ты всю жизнь хочешь воевать?

— Если надо, то всю жизнь.

— А вокруг?

— Что вокруг?

— Что жизнь вокруг, что женщины, что вино, что другие радости. Любовь, наконец. Дети, наконец…

Ганнибал стал перед братом во весь рост, заложил руки за спину, покачал головой.

— Нет, — сказал он, — это все не по мне.

— Но почему, Ганнибал? Ты не хочешь жить?

— Почему? Хочу. Очень хочу! Но нет мне жизни, пока этот Рим существует. Это же заноза в нашем сердце. И не затем мы явились в Иберию, чтобы развлекаться или пахать землю. Оружие, которое на тебе, должно быть в деле. Вот почему я приказываю тебе умерить свою похоть, думать больше о деле, заботиться о своих воинах. Ты понял? — железным голосом закончил Ганнибал.

— Понял, — уныло произнес его брат.

— Это хорошо. А теперь иди займись делом, подай пример другим. А мне надо поговорить с галльскими лазутчиками. Важный предстоит разговор…

Магон, не скрывая обиды, повернулся спиной к брату и вышел, нарочито шаркая башмаками. Ганнибал смотрел вослед ему, совершенно не понимая, что надо еще этому молодому человеку, которому судьба уготовила прекрасную жизнь военачальника…