Георгий Гулиа - Викинг. Ганнибал, сын Гамилькара. Рембрандт

По рядам воинов понесся новый приказ командующего: усилий не жалеть, долбить лед безжалостно, остерегаться коварных горцев, а завтра, на рассвете, сам командующий покажет всему войску нечто, от чего у каждого воистину вырастут соколиные крылья. И еще прошел приятный слух: до перевала меньше десяти стадий.

Сотники командовали:

— Сил не жалеть! Желанная цель близка!

Ахилл вдруг сообщил недобрую новость: два слона с пятью погонщиками исчезли в пропасти.

— Когда? — У Бармокара упало сердце.

— Только что…

— Где это?

— Там. За ближайшим поворотом.

Не говоря ни слова, Бармокар двинулся со всей возможной поспешностью к ближайшему повороту.

— Куда он? — опешил Ахилл.

Гано Гэд сказал по-эллински:

— Оставь его. Он скоро вернется. Его друг — погонщик слонов.

— А если сотник спросит?

— Разве сотник может помочь падающему в пропасть?

— Едва ли…

— То-то и оно, Ахилл. Давай делать свое дело, а сотнику я все объясню сам.

К полуночи тропа превратилась в довольно сносную дорогу. Работа разгорячила воинов. Они даже пошучивали. Казалось, страх сменился уверенностью. Да и снег вроде бы перестал…

— Где же твой друг? — спрашивал Ахилл Гэда.

— Разве он не появился?

— Я что-то не вижу.

— В Риме повстречаемся с ним, — пошутил Гэд.

Бармокар появился далеко за полночь. Он потребовал ледоруб и с силой вонзил его в звенящий лед. Пращник работал довольно долго, а потом распрямил спину и сказал:

— Он жив-здоров.

— В таком случае… — Гэд протянул руку. — Твою флягу, дружище!

Ганнибал проспал на медвежьих шкурах ровно два часа. Проснувшись, не мешкая вылез из-под теплых одеял.

— Явились? — спросил он легковооруженного телохранителя.

— Они там, у костра, — был ответ.

Ганнибал сделал глубокий вдох, подставил лицо крупным, водянистым снежинкам, растер их по лицу.

— Ну вот, — сказал он, — я умылся.

Вокруг костра, ради которого не пожалели с полдюжины крупных деревьев, сидели Бомилькар, Бирикс, Наравас, Матос.

— Где Магон? — спросил Ганнибал.

— Я здесь, — ответил из темноты Магон.

— А Махарбал?

— Он горюет… — сказал ливиец Матос.

— По какому случаю? — Ганнибал насторожился.

— Не меньше полусотни коней свалились в пропасть.

— Так… — Ганнибал опустился на сосновый пень.

— Эти негодяи, — Матос показал рукою на горы, что теснились с левой стороны, — устроили снежный обвал.

— Только кони, Матос?

— Нет, и воины.

Ганнибал прошелся взглядом по горным вершинам: сквозь снежную пелену они казались серыми, а дальние и вовсе терялись, смешиваясь с плотной теменью.

— Бывает, — сказал Ганнибал.

Длинноносый Бомилькар, начальник легковооруженных, закашлялся, попросил теплой воды. И сказал, грея окоченевшие руки возле жаркого пламени:

— У меня тоже грустные вести… — и взглянул на командующего, словно спрашивал: «Продолжать ли?»

Ганнибал кивнул.

— Это же война, — проговорил Бомилькар. — Вести на войне бывают разные. Я кое-что тоже припас… Так вот: донесения свидетельствуют о больших потерях. Мы лишились половины слонов, трети конницы и, с помощью богов, быть может, сохраним всего половину войска. Я имею в виду и те потери, которые неизбежны при спуске в долину. Да будет всем известно, что спуск не менее опасен, чем подъем.

— Очень опасен, — подтвердил Ганнибал. Голос его звучал ровно, казалось, командующий был спокоен. То есть спокоен настолько, насколько это возможно при столь неутешительных вестях. Военачальники не без удивления посмотрели на него, потом обменялись друг с другом многозначительными взглядами. Ганнибал размышлял: «Эти перепуганы… Когда военачальник трусит, что остается делать воину? Страх — явление обычное. Человек с детства приучен к страху. То есть он знает, что есть страх. Хлопни в ладоши — иной бледнеет и потеет. Страх… Как уберечься от него? И надо ли? Возможно ли?.. А все-таки эти трусят? Бомилькар говорит так, словно у него смертельно заболела любимая тетушка. Это и хорошо и плохо. С одной стороны, самоуверенность — враг военачальника. Это верно. Но другое дело — уверенность… А вот Наравас? Этот нумидиец вот-вот сгорит в огне — так ему холодно. Он бледен, он испуган. Бирикса не разберешь. А Магон? Магон греет руки и улыбается, глядя на огонь. Чему же улыбается? Это не самоуверенность или уверенность… Скорее — растерянность…»

— Пошлите кого-нибудь за Махарбалом! — Ганнибал приказывает, чтобы слышали те, которые за его спиной.

— Я здесь! — доносится из темноты.

Все поворачивают головы в ту сторону, откуда послышался голос. Все, кроме Ганнибала. Неужели он не удивляется тому, что так быстро исполнен его приказ?

Махарбал соскакивает с коня, подходит к костру, и все видят, что от него идет пар, будто он горит в огне.

— Промок до костей, — объясняет он.

— Что у тебя? — мрачно спрашивает Ганнибал.

— Обычное. Горцы напали, в нас полетели камни и снежные валы. Кого могли — уберегли, а кого нет — лежат на дне пропасти.

— И лошади тоже?

— Да, и люди, и лошади.

— Садись!

К Махарбалу подкатывают толстое бревно, похожее на берберский барабан.

— Дайте воды. Да похолоднее! — И Махарбал пьет ледяную воду с бо́льшим удовольствием, чем иберийское вино.

Ганнибал обращается в военачальникам:

— Все должны говорить то, что думают. Я слушаю.

Наравас как бы размышляет вслух:

— Мы пока что не видали римлян в глаза. Боя настоящего не было. А сколько потерь?

— Сколько? — Ганнибал смотрит в землю.

— Не менее трех тысяч погибло у меня. Они воевали со снегопадом, со льдом, с тропой…

Ганнибал остановил его:

— Повтори-ка…

— Что повторить?

— Вот это самое: они воевали… и дальше.

Наравас повторил:

— Они воевали со снегопадом, со льдом, с тропой… Это, что ли?

— Да, это самое. Значит, ты уже повидал врага.

— Я? — удивился Наравас.

— Да, ты, — озлобился Ганнибал.

— Я имею в виду римлян.

— А я — врага!

Магон перестал улыбаться. Он сказал:

— Мы всего-навсего на пути к Риму. Схваток с римлянами не было. А смертей не счесть.

— Смертей или поражений?

— А какая разница?

Ганнибал терпеливо разъяснил разницу:

— Человек чаще всего умирает в постели. Как это прикажешь понимать? Как поражение в бою? Как победу врага?

— При чем тут враг, Ганнибал?

— Сейчас отвечу… Ты что-то хочешь сказать, Бирикс?

Галлиец сказал, что Альпы сами по себе есть сущая крепость. Когда берут крепость — гибнут воины. Однако… Тут Бирикс поднял указательный палец:

— Однако надо знать, с чем мы явимся на ту сторону проклятых Альп. Будет ли у нас войско? Если да, то сколько? Если известно сколько, то что это будет за сила? Я хочу сказать: сколько будет годных к бою?