Гэри Дженнингс - Тропой Предков

Разумеется, хотя объяснялись столь строгие меры стремлением оградить колонии от разлагающего влияния picaros, диктовались они не столько моральными, сколько финансовыми соображениями. Серебро было кровью, необходимой для жизни Матери-Испании, и корона не хотела, чтобы эта серебряная артерия подвергалась опасности со стороны отважных, хитроумных, прекрасно владеющих оружием и готовых на всё ради наживы picaros.

Однако, несмотря на все препоны, золото и серебро Нового Света в сочетании с возможностью скрыться от долгов, наделанных в Старом, где по picaros нередко плакала тюрьма, были слишком сильной приманкой, а эти люди умели преодолевать любые преграды. Невзирая на угрозы и кары, всякого рода мошенники и авантюристы — кто так, кто эдак — проникали на корабли и прибывали в Веракрус в надежде на скорую поживу.

Тот малый, который привлёк сейчас моё внимание, мог, конечно, одурачить власти и ищеек короны, но я видел его насквозь. Передо мной был мошенник, вырядившийся кабальеро. Да, оделся он на манер аристократа, и, надо думать, тот дворянин, у которого украли этот костюм, заплатил за него немалые деньги, но от моего взгляда не укрылись ни стоптанные каблуки, ни обтрёпанные манжеты, ни запачканные рукава. Этот человек был из разряда тех, кто, коли уж заведутся деньжата, пустит их не на щегольство, а скорее на плотские утехи.

А видели бы вы его глаза, их неповторимый, безрассудно-отважный блеск! Это были глаза человека, который любезно купит вам выпивку, а уже минуту спустя перережет собутыльнику горло; который примет вашу помощь и покровительство, а потом соблазнит ваших жену и дочерей. Это были глаза убийцы, разбойника с большой дороги, проходимца, скандалиста, совратителя женщин и наёмника, готового продать свою шпагу тому, кто больше заплатит. Право же, у такого человека мне было чему поучиться.

Мой вид вызвал у него лукавую ухмылку. Ошеломляющую, достаточную, чтобы разбить сердце порочной женщины — ил и превратить добродетельную даму в порочную. Я был настолько заворожён удивительным блеском сверкающего золотого зуба, что даже не сразу заметил, что этот тип теребит между пальцами два реала. Ясное дело, улыбка его была столь же искренней, как крокодиловы слёзы.

— У меня есть для тебя работёнка, chico loco [16] Чудак (исп.). , — сказал он.

— Какая? — спросил я, не сводя глаз с монет. Не всякий взрослый мог заработать два реала в день, а лично мне вообще ещё ни разу в жизни не удавалось получить такие деньги.

Авантюрист кивком головы указал на установленный на помосте крытый павильон, где для встречи архиепископа собралась городская знать во главе с самим алькальдом. К услугам высокочтимой публики там были расставлены столы с кушаньями и напитками, а среди собравшихся находилась и молодая жена алькальда (первая его супруга недавно скончалась от лихорадки). Заметив, что мы смотрим на неё, юная женщина кокетливо улыбнулась моему новоиспечённому работодателю. Глаза её светились соблазнительной нежностью, а нарядом служило одно из тех пышных, с натянутыми на обручи юбками, парадных платьев, в которых невозможно ни лечь, ни сесть и единственное предназначение коих — вызывать восхищение gachupines.

По моему мнению, фасон был дурацкий, но на этой женщине всё, что угодно, выглядело великолепно. Я видел её как-то раз, когда красавица проезжала в карете: от неё веяло чувственностью, а взгляд был такой, что легко мог заманить в силки душу безгрешного святого. Я рассказал об этом отцу Антонио, описав юную женщину как «змею, которая искушала Люцифера», что в данном случае, полагаю, было вполне уместно.

Picaro вручил мне маленький, сложенный вдвое листок бумаги.

— Отнесёшь это сеньоре. Поднимись по опорным брёвнам к её месту, подойди к сеньоре и передай ей записку, но только так, чтобы никто не видел. Если тебя поймают, проглоти письмо.

Я заколебался.

— Согласен? — спросил picaro, приятно улыбнувшись.

— Как тебя звать, вдруг сеньора спросит?

— Матео.

— Матео, — тихонько повторил я.

Он вручил мне монеты, потом наклонился так, что меня обдало смесью вина и чеснока, и, не переставая улыбаться, шепнул:

— А если убежишь с деньгами или сболтнёшь кому хоть слово, я тебе мигом отрежу cojones. ¿Comprendes? Понял?

Я почему-то сразу ему поверил. Насчёт cojones.

— Comprendo.

Павильон, куда мне предстояло забраться, был устроен на трёх уровнях: деревянные скамьи и установленные перед ними столы тянулись в три ряда, каждый выше предыдущего, и последний, самый высокий, находился футах в десяти над землёй.

Место алькальда было в середине верхнего ряда. В каждом ряду стояли деревянная скамья в тридцать или сорок футов и стол той же длины. На застеленных скатертями столах красовались вина, закуски и фрукты, а снизу всё это поддерживалось сложной опорной конструкцией из брёвен и досок.

Два реала за штурм этой цитадели? ¡Dios mio! Да тут запросто можно было лишиться не только cojones, но и головы, так что достойным вознаграждением за подобный риск могли бы послужить разве что все сокровища казначейского флота. Я оглянулся назад, но Матео, поймав мой взгляд, обнажил кинжал и угрожающе указал им на свой пах.

Неприятное ощущение в промежности заставило меня перевести взгляд обратно, на сооружение, по которому мне предстояло взбираться, и тут я понял, почему этот мошенник выбрал именно меня. Чтобы пролезть через сей деревянный лабиринт, требовались невероятная ловкость и гибкость.

Едва оказавшись вне поля зрения Матео, я быстренько развернул записку, которую должен был доставить, и прочёл её.

«А щёчки мягче, чем гусиный пух»? Да уж, сравнение хоть куда! А рифмы «губ — пух»! Не мог украсть для такого случая стихи получше?

Впрочем, вскоре мне стало не до поэзии: чтобы пролезать между опорами, я был вынужден изгибаться, ужиматься и выкручиваться самым немыслимым образом. Вдобавок не все они были закреплены как следует, и, перебираясь на очередное бревно, мне приходилось проверять, держится ли оно на месте. Одна жердина под тяжестью моего веса выскочила из гнезда, и я едва приладил её обратно.

Всё это время я боялся, что меня заметят или что я обрушу какую-нибудь опору, отчего вся трибуна грохнется, похоронив под обломками сидящих на ней важных дам и господ — а заодно и меня.

Наконец я добрался до верхнего уровня, незаметно вылез под стол футах в пятнадцати от того места, где сидела супруга алькальда, и медленно пополз в её направлении, стараясь не задевать сапоги мужчин и нижние юбки женщин.