Софы Сматаев - Песнь моя — боль моя

А Мукатай сидел подбоченясь и сложенной надвое камчой ворошил уголья в очаге. Его вид словно говорил: на этот раз я не отступлюсь, а заупрямишься — тебе же хуже.

Жомарт пристально посмотрел на Бекея.

— Послушай, Бекей! Гнев — плохой советчик, остынь немного. Давай поговорим разумно. По взаимному согласию стали мы сватами. Но вышло так, что я лишился брата, а ты — зятя, на все воля божья. Общей была утрата и наша скорбь. Да, Балаим тебе родня, а мне, сказать по правде, она дороже многих. И нам нельзя играть ее судьбой. Она уже наплакалась, бедняжка, и не к лицу нам, двум почтенным людям, ее печалить. Благое дело не дружит с плеткой, и правоте — угроза не подмога. Наверное, не нам, сватам, сейчас решать, доверимся всевышнему. Давайте спросим Балаим. Ее судьба в ее руках. — Жомарт послал за Балаим.

Бекей и Мукатай молчали. Они не простили Жомарту пленника и на этот раз решили стоять на своем твердо. С черным умыслом прискакали они сегодня, так рассудив: добыча наша, родная кровь доверится своим. А если нет — не спросим, положим поперек седла, коней пришпорим и отомстим Жомарту. Зови, зови ее! А будет все по-нашему, вот здесь, у своего костра, ты опозоришься! Так они думали, самодовольно посасывая насыбай {20} 20 Насыбай — тертый жевательный табак. .

Закрывшись до глаз платком, Балаим вошла в юрту и, низко поклонившись, села у порога.

— Видишь, невестушка, — усмехнулся Жомарт, — твои родственники приехали опять, а зачем — ты сама знаешь. Ты вошла в мой дом как невестка, а стала мне дочерью. Я не мог нарадоваться на тебя. Скажи, чего ты хочешь, откровенно. Да не прольется здесь твоя слеза!

— Не хитри, батыр, говори прямо! Брось ее улещивать, все равно родная кровь ближе… Балаим, мы решили увезти тебя отсюда. Не годится молодой женщине вечно сторожить могилу. Собирайся, мы едем.

Бекей приподнялся, упреждая возраженья. Балаим горестно вздохнула. Байбише {21} 21 Байбише — старшая жена; уважительное обращение к пожилой женщине. Жомарта шепнула ей на ухо:

— Скажи! Не бойся.

Балаим подвинулась к очагу, окинула их взглядом.

— Не выкупом за убитого, а опорой моему любимому явилась я сюда. Через этот вот порог я проводила его в последний путь. Быстро улетучилось мое счастье, зато тянулась бесконечно ночь моей печали. Я так долго не снимала траур лишь потому, что помнила об этих светлых невозвратных днях. Недаром говорится: дочь — гостья в отчем доме. О, родичи, зачем вы прискакали вновь за мной? Какое униженье мне уготовили? Неужто я могу вернуться и ждать сватов, как юная невеста? А здесь я дома. Никто меня не притесняет, для всех я как родная. И я судьбу свою вверяю коке-батыру. Не надо ссориться из-за меня. Вы получили сорок семь коней за мой калым, ведь верно? А по крови вы мне не ближе, чем коке, вы — не родные братья, и если вы хотите мне добра, не мучайте меня, а отпустите с миром. Я полюбила гостя моего коке, киргиза Корабая, и поклялась пойти за ним. Хоть я и женщина, а словом не бросаюсь. — И Балаим взглянула твердо на Бекея.

Бекей хотел подняться, но растерялся; он яростно хрипел, не зная, что сказать, а Мукатай, стегая плеткой по угольям, заговорил отрывисто и злобно:

— Ойбай! Это твои происки, Жомарт. Как мой заклятый враг, ты отдаешь сестренку недругу-киргизу. Моя спина запомнила твои удары. Огнем горит душа! Ты нападаешь из засады. Мы отомстим тебе, ойбай! Я тоже рожден найманом. И моя мать, как и твоя, Жомарт, ела парное мясо, родив меня. Сегодня я клянусь, что разорву твой ворот и в грудь тебе всажу кинжал. Идем отсюда, Боке. Скорее прочь от юрты нашего врага! И если честь в тебе жива, умри, но смой позор! Балаим, да станет прахом твое имя! Дочь — это враг — так говорилось в старину, — змея, что грелась на родной груди. От одного врага ползешь к другому. Прочь с наших глаз! Забудь сюда дорогу! Живой не возвращайся, слышишь?

Бекей и Мукатай вскочили в гневе на коней.

Через три дня Жомарт-батыр распростился с Корабаем и Балаим, послал сопровождать их отряд джигитов со старшим сыном Садырбаем.

Пришла весна, и позеленели склоны Аргынаты. Загорелись пламенем алые тюльпаны. У подножья, под большим раскидистым деревом, сидит Тасыбек. Всякий путник, проезжая, непременно отдыхает под тенистой кроной. Приветливо шелестят сочные зеленые листья.

Тасыбек снял овчинный малахай, отер ладонью пот со лба, вытащил из-за голенища чакчу-табакерку {22} 22 Чакча — табакерка, в которой носят насыбай. , заложил за губу насыбай. С удовольствием процедил сквозь зубы зеленый сок. Опираясь о ствол дерева, он следил за парящим в небе коршуном. «Вот молодец, — думал Тасыбек, — как летит! Наверно, далеко видит, может, видит и меня. Посмотри, посмотри сюда. Я сегодня стал богачом! А что еще человеку нужно?»

Думая о своем богатстве, Тасыбек радостно смотрел на белую верблюдицу, стоявшую поодаль. Его выпуклые глаза просто светились от счастья. А верблюдица облизывала новорожденного детеныша, завернутого в старый чекмень, и временами издавала протяжный нежный звук.

И как не понять Тасыбека — у бедняка была единственная верблюдица, а сегодня богатство удвоилось. Верблюжонок вырастет, и Тасыбек возьмет за него даже не одну, а двух-трех лошадей… А лошадь… Крылатая мечта понесла Тасыбека в заоблачную даль, выше парящего коршуна.

— Ассалаумагалейкум!

Тасыбек быстро поднялся на ноги. Чья-то неожиданно подъехавшая лошадь захрипела от испуга и отпрянула назад. Всадник резко ее пришпорил.

— Ой, ты, Мукатай! Уагалайкумассалам! Куда путь держишь? — Тасыбек протянул ему руки.

Мукатай спешился, волоча по земле повод, и прилег под деревом.

— Отдыхай, отдыхай, дорогой. Отдых необходим. Давно не видел я тебя. Как Балаим уехала, не заезжаешь в наш аул. Я скучаю по тебе. Да, да. — Тасыбек уселся поудобнее. — Ты, говорят, взял новую жену, я поздравляю.

Мукатай молчал и, лежа на боку, смотрел на верблюдицу. «Так ведь и сглазить можно», — подумал Тасыбек и загородил спиной животное.

— Смотри, Мукаш, совсем весна. Как пахнет зелень — в носу щекотно. Вон серая пичуга жаворонок как заливается, хвала аллаху! И даже муравей, смотри, проснулся, былинку тащит…

Но Мукатай молчал. Исподтишка глядел на верблюдицу.

— Что, она сегодня родила?

— Да, Мукаш, так повезло! Два дня бедняжка мучилась, а разродиться не могла, я места не находил себе. Тут разве отойдешь? А ты ведь знаешь — я конюх при Сером Ястребе батыра. Вот это конь! Стремительный как ветер! Любые расстоянья нипочем, степь перед ним мала, как потник. Летит стрелой. Я с ним устал. Усталый человек подобен мертвецу — так крепко спит. Моя старуха разве в силах смотреть за верблюдицей? Вот и пошло мое сокровище куда глаза глядят, и это накануне родов. А сколько здесь волков, ты знаешь. Я был без сил, а побежал за ней. Наверно, разум помутился, я даже на коня не сел. Еще бы! В ней все мое богатство! Да, Мукатай. Хвала создателю, она недалеко ушла. Ей-богу, когда ее увидел, я заплакал. Аллах услышал мою молитву и уберег верблюдицу. А если бы я потерял ее, поверь, Мукаш, я сам бы с горя умер.