Уильям Дитрих - Бич Божий

Я должен был нанести ответный удар, но как?

Скилла подскакал ко мне, когда я полз по траве за копьём. Схватив его, я изогнулся и спрятался за щитом, как за скалой. Удастся ли мне укрыться и к чему приведут все отчаянные попытки? Скилла направил стрелу вниз и опять — с убийственно близкого расстояния. Удар пробил щит, точно лист бумаги. А вот конь ловко увернулся от копья. Я избежал смертельного ранения в грудь, но стрела рассекла мне плечо и с такой силой пропорола его насквозь, что я едва не лишился чувств и упал на землю. Теперь я был совершенно беспомощен. Скилла снова прицелился. Дрилка приблизился ко мне. Гунн просто не мог промахнуться. Эта стрела поставит точку в поединке. От боли я был даже неспособен привстать, но поглядел с земли на толпу. Илана покинула своё место у возвышения, на котором восседал Аттила, и направилась к арене, прикрыв рукой рот.

Нет, она не достанется Скилле. Я этого не допущу.

Неловко приподнявшись, я ударил копьём в брюхо жеребца. Дрилка взвыл и встал на дыбы, из-за чего стрела Скиллы полетела под углом и только стукнулась о мой щит. Конь отпрянул назад, копьё торчало у него из брюха, и по нему стекали струи крови и мочи.

Гунны неистово орали, но в такой сумятице никто не сумел бы разобрать, над кем они смеялись, а кого подбадривали. Ясно было лишь одно: они не надеялись увидеть столь блестящую схватку.

Я до того ослабел, что с трудом удерживал щит. Мне казалось, будто лошадь раздавила меня своей тяжестью, и арена расплылась у меня перед глазами, превратившись в смутно различимое пятно. Раны наконец дали о себе знать. Но всё равно нужно было встать! Скилла стремительно отъехал назад, и копьё выпало у Дрилки из брюха, сломавшись пополам от мощного рывка. Я увидел, как на землю полились потоки крови.

Стрела словно пригвоздила меня к земле, и к тому же я боялся сдвинуться хоть на пядь из-за ноющей боли. И всё-таки я должен был это сделать! Собрав всю волю и мужество, я выпрямился и с криком сел, лишь сейчас осознав, что древко стрелы раздробило мне плечевую кость и прошло глубоко под кожу. Боль сделалась ещё сильнее — до дурноты. Я воспользовался здоровой правой рукой и отодвинул щит от раны. От этого толчка сломалось древко второй стрелы — в предплечье, и его разлетевшиеся куски задели ремни щита. Они оборвались, я дёрнулся, и щит соскользнул, точно пустое окровавленное блюдо. Кольчуга заалела от ярких капель крови, плечо вздулось от проникающего ранения, как река в половодье, а голова болела от стрелы, угодившей в шлем. Но я всё-таки встал на колени, а затем на ноги и сам удивился, что смог заставить своё тело повиноваться.

— Девятнадцать, — еле дыша, простонал я и проследил за тем, как Скилла нацелил в меня последнюю стрелу.

Он лягнул коня, но у Дрилки больше не было сил на галоп. Глаза жеребца покрылись поволокой усталости. Дрилка явно не желал продолжать поединок с человеком, так больно ранившим его. Зато гунн выглядел победителем. Шум толпы глухо доносился до нас, словно нас заперли в шкатулке. Я видел лишь моего противника. Скилла, петляя, подъехал ко мне, и я обнажил меч. Он презрительно усмехнулся. До сих пор мы не сталкивались вплотную, так что мне не удавалось пустить в ход оружие.

— Добей его! Кончай скорее! — Басовитый выкрик Эдеко словно рассёк гортанную разноголосицу.

Я поглядел на грудь Дрилки, на его высокую взмыленную шею. Скилла собирался пустить стрелу вниз и смотрел на её древко. Нас разделяло всего десять шагов.

Я бросил меч правой рукой и что-то прохрипел. Боль мешала мне говорить.

Меч закружился в воздухе, передо мной мелькнуло его стальное лезвие и с размаху вонзилось Дрилке в грудь. Жеребец согнул колени и начал медленно опускаться на землю. Скилла накренился в седле, утратил контроль, и стрела пролетела ниже намеченной цели. Дрилка распластался на земле, его всадник вылетел из седла. Мой меч исчез под лягавшимся и визжавшим конём.

Скилла с проклятиями свалился в траву и перепачкался в грязи. Я, прихрамывая, подбежал и подобрал половину своего сломанного копья с заточенным остриём.

У Скиллы по-прежнему был меч, но он предпочитал стрельбу из лука. Однако его колчан опустел, и последняя выпущенная стрела позорно торчала в земле. Он подполз к ней. Я мог бы вонзить в него копьё, если бы хоть на полминуты опередил соперника, дотянувшегося до сломанной стрелы. Но силы оказались неравны! Я истекал кровью, а Скилла обошёлся без ранений. Ему оставалось лишь дождаться моей гибели! Да и зачем ждать, терпение — враг гордых гуннов! Он нагнулся, выдернул стрелу и прицелился мне в грудь. Скилла знал, что стреляет в последний раз. Он укрепил тетиву, лёжа на спине, а я стиснул руки и был готов к смерти.

Однако когда он попытался выпустить стрелу, тетива оборвалась. Скилла изумлённо разинул рот. При падении он сломал лук.

Я перешёл в атаку. И прежде чем он успел достать меч из ножен, мой кованый римский сапог опустился ему на грудь, и я приставил половину копья к его горлу. Гунн начал извиваться, а остриё копья оцарапало ему шею. Скилла застыл и наконец ощутил смертельную опасность. Он поглядел на меня. Наверное, я был похож на огромное металлическое чудовище. Моя грудь вздымалась, и по ней текли ручьи крови, забрызгавшие нас обоих. Моё лицо, во всяком случае большую его часть, скрывал шлем, но глаза сверкали жаждой мести. Невероятно, но я одержал над ним победу. Гунн закрыл глаза и понял, что вот-вот наступит конец. Ну вот и всё. Лучше умереть, чем терпеть унижения.

Толпа сорвалась с мест и окружила поле битвы, которое вдруг сразу уменьшилось и превратилось в крошечное кольцо. Отовсюду раздавались взволнованные выкрики. Я уловил запах сбившихся в кучу тел.

— Убей, убей его! — орали они. — Слышишь, римлянин, он заслужил свою смерть!

Я посмотрел на Эдеко. Дядя Скиллы с отвращением отвернулся, и я перевёл взгляд на Аттилу. Король гуннов мрачно опустил большой палец, насмешливо скопировав знакомый ему римский жест.

Выходит, что теперь схватка не на жизнь, а на смерть перерастёт в расправу, в настоящую казнь. Но мне это было безразлично. Гунны распяли на кресте Рустиция, поработили Илану, убили её отца и поймали меня в ловушку. Скилла смеялся надо мной со дня нашего знакомства. Я знал, что священники в Константинополе ожидали бы совсем иного. Этот последний удар будет отголоском старого мира, а вовсе не нового, спасённого, христианского и, очевидно, близкого к Апокалипсису. Но к моей ненависти подобные рассуждения не имели ни малейшего отношения. Я сжал древко своего сломанного копья и приготовился. И тут меня ударило что-то лёгкое и неистовое, отшвырнув в сторону, прежде чем я смог сделать выпад. Я зашатался, рассвирепел и вскипел от боли. Кто же это посмел вмешаться?