Уильям Дитрих - Бич Божий

На мгновение я оцепенел и бессмысленно окинул взглядом своё оружие. Гунн опять размахнулся, сдавленно прокричал победное «ура!» и едва не обезглавил меня, но в последнюю секунду я откинул голову назад, прикоснувшись затылком к лошадиному хвосту. Затем я в отчаянии перекувырнулся в седле и упал на искалеченных и умирающих воинов. Придя в себя, я стал искать оружие и прополз между лошадью и ногами какого-то солдата, слыша стоны раненых и проклятия Скиллы, направившего на меня своего бешеного коня.

Я нашёл топор: его мёртвый владелец всё ещё сжимал рукоятку. Мне пришлось напрячься, чтобы высвободить её, поскольку пальцы убитого уже похолодели. Затем я встал на колени и заметался из стороны в сторону. На меня чуть не наступило копыто гуннского коня, но я ударил жеребца по передней ноге. Скилла резко дёрнулся в седле, подхлестнул коня и отпрянул, не сводя с меня глаз, но время от времени озираясь по сторонам, опасаясь, что кто-нибудь из римлян подкрадётся к нему сзади. Я выпрямился и поднял топор, собираясь вышибить его из седла, совсем как на импровизированной арене в Хунугури. А после убить соперника, разделаться с ним раз и навсегда, и наконец пробраться в лагерь Аттилы. Я обезумел от отчаяния и переутомления. Мне хотелось только освободить Илану и бежать с ней из этого ада куда глаза глядят, забыв об этом безумии. Однако Скилла был настороже и, по-видимому, тоже помнил о том, первом поединке. Я заметил, как он с сожалением ощупал свой колчан, в котором не осталось ни одной стрелы. Около нас, на земле, конечно, валялись сотни стрел — среди них были и сломанные, и целые. Я мрачно ждал, когда он станет подбирать их, а я в этот момент брошусь на его лошадь и убью её.

До меня не сразу дошло, что на поле с неслыханной за время этой битвы мощью затрубили рога. Мелодия была столь величественной и благородной, что я мысленно связал её со сказаниями об ангелах, спустившихся с неба, и об Иисусе в Иерихоне. Что же могло случиться? Я не видел ничего, кроме сражавшихся воинов и густых клубов пыли. На западе уже начал меркнуть свет. Долгий день завершался вечерними сумерками. Скилла пришпорил коня, найдя брешь в рядах противника, и, обернувшись, на ходу выпустил стрелу из лука.

Я бросился к нему с поднятым топором.

В чистом поле я бы, наверное, смог смертельно ранить его коня, но в этом хаосе я сразу споткнулся о труп и не сумел широко размахнуться, а лошадь оказалась далеко впереди. Скилла держал в руках три стрелы и прилаживал одну из них к тетиве лука. Мне некуда было скрыться, я остался без щита, а гунн находился слишком близко.

В такой ситуации я даже не надеялся увернуться от его стрел. Я чувствовал себя побеждённым и лишь сожалел о своём участии в этом многотысячном побоище. Если бы мне удалось его избежать, если бы я только...

Скилла натянул тетиву и напрягся, твёрдо зная, что убьёт меня.

И тут на нас внезапно, напоминая лавину, хлынула волна гуннов. Она разбилась, врезавшись в бок коня Скиллы, и подобранные им стрелы разлетелись в разные стороны. Гуннские воины неслись нестройными рядами, в беспорядке, их глаза злобно сверкали, а голоса охрипли от выкриков, хотя они по-прежнему предупреждали соратников, собирая их и уводя за собой. Волна быстро схлынула, гунны поскакали к лагерю. Скилла беспомощно выругался и был подхвачен этим потоком бежавших в панике варваров.

Отбиваясь от гуннов, я увидел, как наша кавалерия надвинулась на них ревущей стеной. Теперь в ней смешались римляне и вестготы, франки и аланы. Они тоже хрипло орали и наступали на замедливших свой бег гуннов. Я бросился в сторону. Ещё мгновение — и я был бы растоптан несущимися мне навстречу конями. Все рога громко трубили, и поле — от запада до востока — пришло в движение, словно покачнулись чаши весов. Битва стала смещаться к лагерю Аттилы.

Я наткнулся на гору трупов и взобрался на неё, чтобы лучше разглядеть происходящее, и оцепенел от этого зрелища. Вопреки моим опасениям вестготы не покинули поле боя. Они вернулись и присоединились к нашей армии. Ничто не могло остановить их новую атаку во главе с сыном Теодориха Торисмондом. Натиск вестготов увлёк за собой всех нас, точно мощное течение, прорвавшее плотину. Это была месть за гибель их короля и надругательство над принцессой! Многие гунны продолжали ожесточённо биться, других вышибли из седел, а десятки тысяч отступили к повозкам вокруг лагеря, служившим примитивными укреплениями, за которыми могли укрыться воины.

Они были разбиты.

На горизонте сверкало закатное солнце.

— Вперёд! — прокричал Аэций, скакавший вместе с нами.

— Вперёд!

Сыграл ли свою роль старый железный меч? И была ли битва окончательным крахом Аттилы?

Я двинулся вперёд с войсками, но для большинства из нас атака превратилась в неуверенное, беспорядочное преследование. Мы шатались от усталости после отчаянных схваток, пережитых нами в течение этого жуткого дня, когда битва сделалась настоящим апокалипсисом. Сейчас нам трудно было даже поднять оружие, а не то что пустить его в ход. Да и гунны были не в лучшей форме. Однако, добравшись до повозок, они смогли утолить жажду и после этого словно ожили, вновь взяли луки, и небо потемнело от их стрел. Наши лучники и военные орудия находились вне наступавших шеренг, и когда этот чёрный дождь захлестнул предзакатное небо, нам нечем было его отразить и мы не смогли подъехать к лагерю гуннов. Это не удалось даже мне, мечтавшему спасти Илану. Меня поразило, что я, чудом уцелевший в бою, но опьяневший от усталости, больше не в силах сражаться. Мы отступили под напором гуннских стрел, истерзанные армии опять разделила целая миля, и римляне очутились на кладбище, каким стало поле нашей победы. Солнце закатилось, и этот вечерний сумрак показался мне благословением. Я нашёл кожаный мешок с водой рядом с убитым легионером, жадно выпил её и погрузился в забытье.

Я пришёл в чувство несколько часов спустя. Луна уже давно сияла на небе и освещала покрытое мёртвыми поле. Тела погибших были повсюду. Никто бы не смог охватить взглядом место гигантской бойни, да никто и не помнил столь масштабной и кровопролитной битвы. Её жертвы не поддавались подсчёту. И никто не пытался похоронить погибших.

Мы покинули поле боя, предоставив природе заботиться об останках.

Это была жуткая, нереальная ночь, полная призраков; стоны раненых как будто сменились глухими причитаниями, мучаясь от боли, они бились в судорогах, и их агонизирующие тела издавали звуки, похожие и на звериный рык, и на жужжание насекомых. Собаки, давно покинутые своими хозяевами во время летнего нашествия гуннов, поедали внутренности и конечности убитых. То же самое, как мне потом сказали, делали волки, и их жёлтые глаза сверкали в лунном свете. Рычание и вой доносились до крайних армейских шеренг.