Олег Капустин - Нефертити. Роковая ошибка жены фараона

— С превеликим удовольствием, о царица! — воскликнул весело Пасер и, глухо стуча голыми пятками о мраморные плиты пола и размахивая на ходу руками, выбежал из царской спальни, успев, однако, выкрикнуть во всю свою лужёную глотку: — Первый кубок сегодня я выпью за великодушную нашу повелительницу!

— Ну и зверюга, — помотала головой царица, словно освобождаясь от наваждения, — глядишь на него, так по коже словно сороконожка бегает и жжёт.

— Сама я не пробовала, но, как говорят подружки и как вы очень точно сейчас заметили, ваше величество, в постели он чистый зверь. После него уже на других мужиков и смотреть не хочется, какими-то кажутся пресными, как каша без соли и пряностей, — доверительно проговорила служанка, стоящая рядом с Тии и держащая её веер.

— Ты у меня поболтай, Кара, чушь разную! — прикрикнула на неё царица, и обе женщины, пожилая и молодая, прыснули со смеху, прикрывая разрумянившиеся лица руками.

Через полчаса умытый и побритый фараон смог, чуть покачиваясь, выйти вместе с женой из дворца и сесть в свой паланкин. Царственные супруги, окружённые сотнями слуг и лесом опахал из страусовых перьев, под звуки труб, флейт и тамбуринов в позолоченных деревянных креслах торжественно поплыли над толпой придворных в сторону набережной, где застыла на медленно струящейся воде рядом с пристанью царская барка. На восточном берегу в храме Опет, посвящённом великому богу Амону [14], уже давно изнывали в томительном ожидании жрецы, лучшее столичное общество и многочисленное фиванское простонародье. Многие втихаря проклинали запаздывающего старого пьяницу — фараона, ведь жариться на дневном солнце — удовольствие не из приятных. Но это не помешало народу вполне искренне громко приветствовать своего повелителя, как только он появился во главе длинной процессии, и верноподданно бухнуться на колени или даже распластаться на животах, истово погружая лица в горячую чёрную пыль.

Центром праздника, куда спешила царственная чета, по привычке продолжая переругиваться, был храм в Опете на севере Фив. У фасада, где возвышались гигантские башни-пилоны, царило оживление. Как всегда, к открытию самого любимого народного праздника, который будет продолжаться целый месяц, сюда собрался почти весь город. В нарядной толпе, ожидавшей прибытия своего властителя и одновременно живого бога, сына самого Амона, ходили взад и вперёд сотни торговцев. Они громко нахваливали разнообразные товары, предлагая арбузы, гранаты, жареную дичь, хлеб, свежее пиво. Многие фиванцы уже принялись за возлияния и закуски, не дожидаясь церемонии торжественного начала праздника.

Но вот раздались мощный вой труб и дробь тамбуринов, наконец-то возглашавших о прибытии фараона. Жрецы в белоснежных льняных одеяниях и наброшенных на спины леопардовых шкурах, столпившиеся у входа в храм, засуетились. Высокие ворота из кедрового дерева, привезённого из далёкой Финикии, украшенные бронзовыми позолоченными накладками, медленно отворились, и показалась живописная процессия. Впереди шествовали музыканты. Они неистово дули в трубы и флейты, били в литавры и барабаны, обтянутые буйволиной кожей. За ними многочисленные носильщики в белых длинных льняных юбках несли на могучих плечах переносные ладьи главных фиванских богов. Первой покачивалась ладья бога Амона с позолоченными бараньими головами на носу и корме. Затем следовала ладья его супруги — богини Мут [15]. Она была украшена золотыми коршунами. Третья ладья с головами соколов принадлежала их божественному сыну Хонсу [16]. Рядом со священными макетами судов шествовали жрецы в накинутых на плечи шкурах пантер и леопардов. Они возжигали в курильницах терпентин, ароматные смолы, привезённые из Аравии, размахивали зонтами и опахалами. Рядом с ними певицы Амона, закатив глаза, пели гимны во славу богов. Их белые, красные, зелёные туники развевались, мелькали смуглые голые руки и ноги. Тесно обступившая торжественное шествие по обочинам дороги толпа громко хлопала в ладоши, подпевая во всю силу своих лёгких. Шум стоял оглушающий.

За священными ладьями по аллее сфинксов с бараньими головами, мягко покачиваясь, двигались паланкины фараона и его свиты. В этой процессии на одних из носилок восседала с гордым, властно-приветливым выражением очень красивого лица совсем молоденькая девушка. Широко открытыми, влажными, как у антилопы, карими глазами она смотрела на праздничную толпу, бушевавшую, как бурное море, у её ног. Это была племянница царицы, Нефертити. С ней рядом ёрзала на своём кресле сестра, Неземмут, которую все звали просто Нези. Она не могла усидеть спокойно на месте и вертелась, как маленькая проворная обезьянка. Сёстры впервые появились на таком торжественном событии в официальной свите фараона. Это был очень важный момент в их жизни. Первый раз они накрасились и нарядились, как взрослые женщины, царевны, и в таком великолепном виде оказались на публике. Но держаться торжественно-неподвижно, как статуям, им не удавалось. Во всяком случае, Нези уж точно.

— Нефи, посмотри, какой смешной вид у того торговца фигами! — выкрикнула младшая сестрёнка и показала пальцем с ярко-красным, накрашенным длинным ногтем в толпу.

— Да не тычь ты пальцами и не вертись по сторонам, — заворчала Нефи, поправляя на голове Нези чёрный нубийский парик, спадавший длинными надушенными локонами на худенькие девичьи плечи. — Нам строго-настрого приказали вести себя достойно. Мы же царскую семью представляем перед всем городом.

Хотя Нефертити была всего лишь на два года старше своей сестры, но выглядела она значительно взрослее. И такое впечатление она производила не только из-за своего довольно высокого для девушки роста — Нефи почти на голову была выше младшей, — но и из-за невозмутимо ясного, чуть отрешённо-холодноватого выражения лица, которое не покидало её, когда она выходила на люди. Наедине с домашними она могла и пошалить, и спеть песенку приятным голоском, но с посторонними держалась сдержанно, даже чуть надменно.

— Вот у кого царственная осанка, так это у нашей Нефи, — частенько повторяла тётка, царица Тии, поглядывая с удовольствием на свою старшую племянницу.

Вскоре фараон и его свита оказались на берегу реки. Здесь на суше стояли уже настоящие ладьи Амона, его жены и сына. Они были богато украшены золотом, усыпаны цветами. Сотни воинов под руководством жрецов, как только фараон оказался рядом с ними, стали не спеша, осторожно натягивая канаты, спускать священные суда в воду. Нефертити мало интересовали технические подробности этой процедуры. Её больше привлекали люди, стоящие вокруг. Она не вертела головой, как её младшая сестра, но внимательно наблюдала. Неподалёку расположилась группка высокопоставленных жрецов Амона, негромко переговаривающихся. Племянница царицы со своего места на паланкине не могла слышать то, о чём они говорили, но по надменным выражениям лиц аристократов вполне догадывалась о смысле их слов. Нефи отлично знала, что местная фиванская аристократия — а жрецы храма Амона почти все были выходцами из привилегированной прослойки столичного общества — терпеть не может семью фараона, считая царицу Тии и всех её родственников провинциальными выскочками. Девушка была права: жрецы судачили на её счёт.