Инга Кондратьева - Девятая квартира в антресолях - 2

– Тебе кто позволил рыться в вещах! – на пороге возникла мать и смотрела на нее сейчас ненавидящими, злыми глазами. – Я убрала все на зиму. Как ты посмела? Без спросу!

– Мамочка! Но это же – мои туфельки! – девочка прижала необутый башмачок к сердцу. – Завтра первый мой день в гимназии. Можно я их надену?

– Надо было сначала спрашивать. Теперь – нельзя! – отрезала мать.

– Мамочка, ну, пожалуйста. Все девочки будут такие нарядные. И у меня новое платье, и передник. И портфель.

– Вот и ботинки у тебя будут новые. Скоро осень, нечего форсить.

– Мама, я не хочу те ботинки, они ужасные, – у девочки сморщилось лицо, она собиралась заплакать. – Они как для мальчика, они не идут к платью совсем.

– Они добротные и практичные. Вот-вот пойдут дожди. В них можно ходить хоть по слякоти, хоть до холодов.

– Ну, мамочка!

– Все! Мы с отцом так решили.

– Я сама спрошу у папы, – в голосе девочки послышались нотки упрямства.

– Ну-ну, спроси, – сквозь зубы отвечала мать. – А за самовольство будешь наказана. Снимай! Сидишь как клоун в одном тапке! Растрепа!

– Мамочка, за что? – девочка все-таки расплакалась.

Из соседней комнаты на ее плач прибежал мальчик, годами двумя помладше, посмотрел на сестру и обнял маму за ногу, прижавшись всем тельцем к ней.

– Мамочка, прости Рису, – тоже почти плакал он. – Прости Рису.

– Что за шум в благородном семействе? – на голоса, выйдя из столовой, пришлепал и папаша детей. – Родная, что с ними?

– Это все твое попустительство! – мать пыталась отцепить от себя пальцы ребенка. – Никакого характера! Чуть что – ноют. Ладно, эта фифа. Но он – мальчик. Ему надо вырабатывать стойкость, иметь хребет!

– Катенька, ему только восемь…, – начал было заступаться мягкотелый родитель.

– Ему уже восемь! – отрезала мать, наконец, освободившись, так что теперь дети обнялись и плакали вместе. – А твоя дочь украла туфли! Изволь взять ремень.

– Катя, что значит «украла»? Она же у себя дома.

– Давай выясним это не при детях, – жена уходила из комнаты, не оглядываясь, видимо, зная, что он не посмеет не пойти за ней. – Или прикажешь мне думать, что это я не у себя дома?

На следующий день, девочка Раиса пошла в гимназию в высоких грубых башмаках черного цвета. Они действительно не промокали, шнуровать их было очень долго и сложно, но сносу им не было. Девочки в классе еще долго посмеивались над ними. Потом она выросла, окончила гимназию, сама стала давать платные уроки, иногда помогать папе в торговле. Упрямство стало одной из черт ее характера, она проявляла его в редких, но постоянных стычках с матерью в борьбе за свою, нет, не независимость. Всего лишь – за мнение, или право, которое она почему-то считала принадлежащим ей, или просто за возможность выбора повседневных мелочей. Она вступала в «схватки», заранее зная свою обреченность. Мать всегда оставалась правой. Всегда.

А мальчик вырос с характером мягким, не бойцовым вовсе. Но, чтобы облегчить себе жизнь, он очень рано понял, что не все нужно делать открыто, на показ матери, позволяя ей в очередной раз что-то отобрать или испортить. Выбрав себе для продолжения учебы соседний городок, он вырвался из-под ее крыла и проживал теперь студенческой, беззаботной жизнью, иногда впроголодь. Хотя у родителей было неплохое дельце, обращаться к ним лишний раз за денежкой было делом рискованным, если только по секрету к папаше.

А подросшая девочка, теперь уже девушка, Раиса, влюбилась. Влюбилась истово, без оглядки, как это со многими бывает в первый раз. Даже не столь важно, отвечал ли ей взаимностью предмет страсти, просто узнав, что им является почтовый писарь, мать предприняла ряд несложных действий. Парень вылетел со службы как пробка из бутылки с легким намеком начальства, что устроиться в этом городе на службу у него шансов практически не будет ближайшие лет двадцать. Связав свои несчастья с интересом Раисы, он стал переходить при встрече с ней на другую сторону улицы, а вскоре вынужден был и вовсе покинуть это местечко, потому что угрозы оказались действенными, родители Раисы в городе вес имели немалый.

Дочка вроде успокоилась довольно быстро. Учиться дальше она не пошла, занималась с детишками французским, денежки приносила все до копеечки в дом. В свободное время помогала отцу в лабазе. Новый приказчик стал для матери Раисы очередным проклятием. Но поняла она это, когда уже было почти поздно. Здесь была не юношеская влюбленность, здесь было чувство взаимное и сильное. Но мать видела иное – заезжий молодчик решил самым простым способом прибрать к рукам дело ее мужа. Она начала борьбу за благополучие семьи, как она его понимала. Но тут ее отвлекло одно событие. Вернее, событий последовала череда, но предшествовало этому одно – семья приятеля мужа по купеческим своим делам побывала в том городишке, где нынче обитал ее младший отпрыск, и привезла новости первостепенной важности. Сын женился.

Это было немыслимо! И не в благословении даже было дело. Наследство! Вот истинная цель этой вертихвостки. Кто, как окрутил мальчика? Надо было срочно ехать разбираться и исправлять все разом. Катерина Семеновна три дня добивала мужа требованием бросить все и ехать наводить порядок в жизни сына, но тот только отнекивался, а после стал хвататься рукой за грудь.

– Катенька, не мучай меня! – говорил он, прислонившись на подушки дивана. – Ну, уж так вышло. Что же теперь поделаешь? Не могу я оставить тут все на самотек, да и что я там смогу? Ну, что? Зови их лучше к нам, надо же познакомиться с невесткой.

– Тряпка! – бросила ему в лицо жена и отправилась сама.

***

Первое, что она попыталась сделать в другом городе, еще до того, как поехать на квартиру сына, это добиться его отчисления из учебного заведения. С ней терпеливо разговаривал сам начальник – усатый господин в мундире, при орденах. Объяснял, что нет причин. Что сын ее совершеннолетний и дееспособный гражданин. Что только он сам может принимать подобные решения. Узнав регалии и заслуги не уступившего ей господина, Катерина Семеновна телеграфировала нужным людям, кое-чем обязанным мужу, и второе посещение увенчалось успехом. Поникший и дорожащий своим местом пожилой служака униженно протянул ей документы сына. С, так называемой, женой сына, она даже не стала разговаривать, хотя та все порывалась напоить ее чаем и угостить тем скромным набором продуктов, которым пичкала ее мальчика. Тому она просто велела собираться.

– Мама, я никуда не поеду, – спокойно отвечал ей взрослый сын. – Неужели ты еще так и не поняла, что у меня давно своя жизнь? Что я вырос, мама? Оставь нас в покое, если не можешь любить. Уезжай!

– Это ты ничего не понял! – стояла на своем она. – Вот это ты считаешь любовью? Никто не будет любить тебя так, как твоя мать. Никогда! Собирайся.