Колм Тойбин - Дом имён

Мать расплакалась и забрала мальчика от колодца.

– Пей! – сказал стражник. – Целую чашку, при мне. Наливай и пей.

Но человек не наполнял чашку, которую держал в руке. Глядел вдаль, словно оттуда могла прийти помощь – или что-то могло случиться. Выпрямился во весь рост, а лицо его сделалось напряженным, суровым. Они с женой поглядели друг на друга, жена вскинула ребенка на руки и держала его высоко.

– Если не станешь пить, – сказал стражник, – я возьму твоего мальца и залью ему чашку этой воды в глотку.

Мужчина, казалось, крепко задумался. Даже ребенок притих. С достоинством на лице мужчина наполнил чашку. Подержал в руке, вздохнул и выпил залпом. Проделав это, подошел к жене и ребенку, потрепал мальчика по волосам, погладил жену по голове. Другой рукой взял жену за руку.

Затем неторопливо отстранился от женщины и от ребенка и принялся кашлять. Поначалу звук был негромким, но вскоре в нем послышался больший надрыв, мужчина вскинул руки к горлу, словно давился. А следом, когда боль, похоже, усилилась, пал на колени. Хватал воздух ртом, выкликал слова. Его жена, все еще с ребенком на руках, запела. Орест никогда не слыхал такого голоса. Во дворце пели слуги, их песни – счастливые, и даже в другие разы, когда слышал он пение, всегда пели хором, а не женщина в одиночку.

Голос взмывал, в нем была мольба. Орест понимал, что она обращена к богам.

Мужчина вопил от боли; все его тело содрогалось на земле, руки – у горла, словно он пытался вытолкнуть яд из гортани в рот, выдавить прочь.

Он попытался встать, изо рта показалась черная кровь, закапала в пыль. Глаза у него закатились, а боль, казалось, сместилась из горла в желудок. Какое-то время Орест с ужасом наблюдал, как мужчина хватается за живот и ревет от боли. Но следом у него изо рта забулькала пена. Мужчина подался к жене, та продолжала петь, держа ребенка, тот смирно сидел у нее на руках. Мужчина притих, а затем повернулся и лег на спину – так, чтобы обеими руками крепко взять жену за щиколотки.

Оба стражника пялились на эту сцену. Глаза у мужчины остались открытыми, так же и рот, но не доносилось ни звука – ни от него, ни от его жены. Песня закончилась, и Орест понял, что мужчина умер. Один из стражников позвал Ореста в дом. В главной комнате была фальшивая стенка из дерева, а за ней – лежанки и стол.

Они забрали всю еду, какую смогли, – хлеб, сыр и немного вяленого мяса. Нашли еще один кувшин воды, но стражник покачал головой, и даже Орест, пусть и ощущал жажду сильнее, чем та, что была с ним, пока они шли, к воде не притронулся. Они вышли из дома и двинулись по тропе обратно к дороге, а женщина осталась стоять с ребенком на руках, на земле перед ней – мертвый мужчина.

Орест со стражниками шли долго-долго и лишь потом остановились. Сели молча, развернули завязанную узлом тряпицу с едой. И хотя Орест страшно проголодался, его скорее мутило, чем тянуло к еде. Без питья добыча из того дома казалась заветренной и сухой. Орест наблюдал, как стражники отщипывают от хлеба, пытаются есть. Никто не притронулся ни к сыру, ни к вяленому мясу. В конце концов завернули еду и пошли опять, пока не выбрали место для отдыха на ночь, под сенью деревьев.

Назавтра добрались до глубокого быстрого ручья, оглядели его нерешительно, а затем один стражник сказал, что, если не напиться здесь, они умрут от жажды. Напившись, стражники искупались. И хотя звали Ореста с собой, снимать одежду при них он не пожелал. Наблюдал, как они резвятся в воде, и раздумывал, нет ли поблизости места, куда можно удрать и спрятаться, но понимал, что стражники не спускают с него глаз ни на миг, и не сомневался, что его поймают, если попытается улизнуть.

Теперь он осознал сильнее, чем когда-либо прежде, что, когда вернется во дворец – расскажет отцу об этих двоих, и, если они убегут, он попросит найти их, догнать, искать всюду, если придется, а потом привести во дворец в цепях и посадить в самое темное подземелье.

Еще два дня пути они по-прежнему избегали любых колодцев, какие им попадались, и Орест понял, что они уже недалеко от нужного места, чем бы то ни было. Теперь уж он не сомневался, что находится здесь не потому, что мать или отец приказали вести его навстречу им, что его и впрямь похитили, и ничего не мог предпринять, чтобы удрать, – пока эти двое с ним.

Хотя они стали вроде бы любезнее, и Орест думал, что, может быть, ему скажут, где они, раз уж почти пришли, но решил не спрашивать. Сам вскоре узнает, счел он.

На последнем отрезке им пришлось взбираться на гору, а когда тропа терялась, стражникам оставалось лишь гадать, куда идти дальше, они решали неправильно, не один раз, надо было идти обратно. Впервые за много дней они заметили нескольких коз, что карабкались среди скал. Вдали, когда забрались повыше, на равнине внизу Орест различил стадо овец.

А потом набрели на громадное ущелье в горе. Прошли по коридору с крутыми стенками, повернули туда, где в скале были вырублены ступени, ведшие вниз, к торцу некоей постройки. Никто, думал Орест, не сможет найти их на этих горных просторах. Когда подобрались к двери, стучать не пришлось: ее тихо открыл человек, не глядя на них, без единого слова.

Перед второй дверью сидел другой человек, он встал, завидев их, и тепло обнялся с обоими стражниками. Заулыбался и рассмеялся от одного лишь их присутствия – и прибытия с мальчиком.

– Будто у нас их тут мало, – весело проговорил он. – Может, у этого замашки поприятнее, чем у тех, что внутри. Ты глянь на палец у меня на ноге. Вколачиваешь в них приличия пинками, а когда не помогает, они вот что у меня пробуют.

Двое стражников рассмеялись, когда тот мужчина вскинул палку, что стояла с ним рядом, и рассек ею воздух.

– И к тому же прожорливые. Этот парень прожорлив?

– Ест как лошадь, – сказал один из стражников.

– Мы ему вложим ума, – сказал мужчина.

Он открыл дверь, за ней оказалась длинная комната, заставленная топчанами, несколько длинных окон, впускавших больше тени, чем света. Орест лишь через мгновение понял, что в комнате десять с лишним мальчишек, многие – примерно его лет. Тут же, увидев их, он понял, что здесь содержат тех самых похищенных детей. Вот что странно: хоть они и заметили, наверное, что открылась дверь, а перед этим слышали голоса и уж точно знали, что пришел кто-то новенький, ни один не взглянул, а когда кое-кто все же поднял голову – не изменился в лице, не показал, что увидел новенького.

Орест шел между топчанами, никто с ним не заговаривал. Постепенно Орест начал опознавать кое-кого, начиная с его знакомого – Леандра, внука Теодота.

Дверь закрыли. Стражники с ним не вошли. Он остался один на один с этой тихой, бледной братией. Вперившись в лицо одному из них, Орест увидел пустой взгляд, сделавшийся злым и обиженным. Двинулся к топчану Леандра и решил что-нибудь у него спросить, но Леандр отвернулся. В конце концов Орест сел на пол в конце ряда топчанов и оглядел комнату, раздумывая, когда уже кто-нибудь заговорит, или когда принесут еду, или вообще хоть что-нибудь произойдет. Тишину нарушал лишь чей-то кашель – хриплый, он, казалось, не давал хворому облегчения.